Вата — рассказ Б. Житкова для детей о природе и животных
Это наконец нас стало заедать. Вот смотрите, приходите в порт, вот он,
таможенный досмотр, ходит и поглядывает, во все уголки нос засовывает:
— Что у нас тут? А под койкой что? А в вентиляторе что?
И вот ничего не находит.
А тут, смотрите, один нашелся такой скорпион, то есть досмотрщик, что
ничего ему не надо искать, прямо:
— Вот эту доску мне оторвите!
— Как так рвать? А назад кто ее пришивать будет?
— А если ничего там нет, то все в прежний вид приведу я. А как
обнаружено будет к провозу недозволенное, то сами должны понимать… — И
пальчиком стукает. — Вот в этом самом месте.
Чиновник, что с ним ходит, брови поднимает, ему в глаза засматривает:
так ли, мол? Как бы сраму не было?
А этот скорпион долбит пальчиком:
— Небеспременно здесь.
Рвут доску — и как чудо: в том самом месте штука шелка.
Потом идет тихонечко в кочегарку, сразу в угольную яму.
— Вот тут копайте.
А в этих угольных ямах угля наворочено гора, и раскидывать его некуда,
да и темнота, только лампочка электрическая коптит. А он, как конь, ногой
топчет этот уголь:
— Здесь копайте.
Роют.
— Ну, — говорят, — ничего там не сыщешь, тебя туда, черта, закопаем
живого.
В этот уголь чиновник поневоле лезет. Назло ребята пыль поднимают,
уголь швыряют лопатами, как от собак отбиваются. Гром стоит — ведь железо
кругом. Коробка это железная — угольная-то яма. Называется только так.
Чиновник чихает, платочком рот прикрывает. А скорпион все ниже лезет и
лампочку на шнурке тянет.
— Зачем левей берешь, нет, ты вот здесь, здесь копай. Ага! Это что?
И лапами, что когтями, — цап! Пакет. Наверх, на палубу. Тут
распутывать, разворачивать — бумажки. Каки-таки бумажки? Хлоп — и жандарм
тут.
— Эге-с! — говорит жандарм. — Понятно-с. Механика сюда! Капитана! Акт
писать: найдены зарытыми бумажки, а бумажки насчет того, чтобы царя долой,
фабрикантам по затылку, и вообще неприятные бумажки. А пришли из-за границы.
Потом слух проходит, что дознались: бумажки за границей печатались,
даже журнальчик среди бумажек нашли. Даже кипку изрядную. Журнальчик-то на
тоненькой бумажке отпечатан. Тут всю машинную команду перетрясли. Водили,
допрашивали.
Двоих так назад и не привели.
А скорпион этот уже гоголем ходит. То есть как это сказать? Он до сих
пор змеей смотрел, а уж теперь прямо аспидом. Идешь мимо, а он дежурным на
переезде стоит и провожает тебя глазами, как из двустволки целит. И видать,
дрейфит, как бы кто ему не угораздил булыжником в башку. Оружие им
полагалось по форме всего «селедка» — одна шашка. Но этому, слышно было,
выдали револьвер, чтобы держал в кармане на случай чего. И все это знали.
Чиновник при всех ему говорил:
— С тобой бы, Петренко, клады в лесах искать. С тобой и рентгена
никакого не надо. Как это ты? А?
— Это, ваше высокородие, нюх и практика.
Однако взяли двух. Но мы-то с Сенькой остались на пароходе. На берегу
мы с ним имели совет меж собой. Ясно, что глаза скорпионовы с нами плавают,
кто-то смотрит, слушает и заваливает публику. И мудреного тут нет ничего. У
кочегаров и матросов на носу общие помещения — кубрики: кочегарский и
матросский. По борту — койки в два этажа и по переборке такие же. Посреди
стол. В углу икона, а над койками карточки, картинки разные. Все вместе
едят, вместе спят. Тут чуть что пошептал, сейчас всем видать и все слыхать.
Протрепались ребята или без оглядки языком били, только это уже факт, что
есть засыпайлы какие-нибудь меж своих же. А вот кто? Стали план разбивать:
кто бы это был и как его узнать? А на пароходе стало совсем паршиво: все
друг на друга волком. Всякий думает: «Это ты засыпал». Да и верно. У одного
два несчастных фунта чаю цейлонского и то нащупал этот скорпион. Его ребята
угощать пробовали. Откупорят заграничную бутылку, ему стакан. Выпьет, губы
оботрет: «Доброе вино! А в сундучке у вас как?»
Но нам с Сенькой было задание — держать связь с заграницей, доставлять
журнал. А тут на! Провалили, и двое людей засыпалось. Это с какими глазами
мы туда выставимся! Хоть списывайся на берег да на другой пароход. И тут
наши товарищи, здешние, стали срамить; нас с Сенькой такая досада взяла, что
тех двух арестованных, кочегаров этих, даже и не жалели. Ругали прямо.
А в комитете нам сказали:
— Товарищи дорогие, мы уж и не знаем, как вам и доверять. То есть
ребята вы, может, и верные, но нам сейчас швыряться сотнями номеров нельзя.
Время горячее. Это не шутки. Не коньяк в пазухе проносить. Мы другой путь
будем искать.
И все на нас глядят, и каждый думает, что мы с Сенькой шляпы и
свистунки.
— Вы, — говорят, — товарищи, обдумайте.
Тогда я говорю:
— Этот рейс мы не беремся: действительно, надо все проверить. И мы
скажем, а когда скажем, то уж… одним словом, скажем.
Чего тут было говорить? Пошли мы, как оплеванные. Но про доносчика
этого решили, что выловим и тогда уж его, гада, просто в ходу за борт —
брык… и в дамках. Мало что, упал человек за борт. Ночью. Бывает же такое.
Всех мы перебрали с Сенькой, всех обсудили. Да нет, все будто
одинаковые. На всякого можно подумать. И вот что выдумали. Выдумали мы уже в
море, когда снялись, а совсем уговорились в персидском порту, в Бассоре.
Принимали мы там хлопок. Это как бы побольше кубического метра тюк. Он зашит
в джут. И затянут двумя железными полосами, как ремнями. Вата, а в таком
тюке четырнадцать пудов ее. Это ее прессом так прессуют, что она там, в этом
пакете, как камень. Даже не мягкая ничуть.
И вот наш план.
Будем говорить в кубрике за столом вдвоем по секрету. И смотреть, чтобы
только один человек мог нас слушать. И начисто никто больше. И говорить
будем, как вроде секрет меж собой. Так к примеру: «Так ты не забыл, значит,
как это место (тюк, значит) пометил?» А другой должен говорить: «Нет, на
каждой стороне красная точка в пятак». — «А сколько там номеров?» — «А две
сотни газет положено, так сказывали».
А при другом говоришь, что не точка, а кресты по углам черные. И для
каждого разные марки. И, чтобы не спутать, Сенька все себе запишет
где-нибудь.
Нас на погрузке ставили трюмными; это значит стоять в трюме и глядеть,
чтобы грузчики правильно раскладывали груз. Грузчики — персы — по-русски ни
дьявола не смыслят. Значит, что я ни делаю, рассказать они не могут. А потом
я над ними вроде распорядитель всех делов. Сенька у себя во втором — тоже.
Каждый взял по ведру с краской и кисточку. Это мы наперед приготовили. И
жара там, в Бассоре, немыслимая. Краска стынет, как плевок на морозе. Вот я
делаю вроде тревогу, персы на меня смотрят. Я сейчас с ведерком и мечу
красным тюк. Они думают, что это надо по правилу. Уважают, я, значит,
приказываю: осторожно, не размажь и кати его туда. Они слушают. Уж к обеду
мы все марки наши поставили — 27 марок по числу людей. Теперь осталось 27
разговоров устроить. И чтобы виду не показать, что мы это «на пушку» только.
Первый раз чуть все не пропало. Сенька — смешливый. Я при Осипе так
серьезно начинаю:
— А ты, — говорю, — помнишь, какую ты марку ставил?
И вижу — Сенька со смеху не прожует. Меня, дурак, в смех вводит,
вот-вот и у меня клапана подорвет. Не могу на него глядеть. Говорю ему.
— Ты выйди на палубу, — говорю, — погляди, француз нас догоняет,
Мессажери.
Он еле до порога добежал. Ну, что ты с таким станешь делать? Я уж
думал, пропало наше дело.
Потом ему говорю:
— Если ты мне на разговор смешки начнешь и комики разные строить, то
чтобы мне сгореть, я тебя тут же вот этой медной кружкой по лбу. Разобрал?
Опять, что ли, с Осипом наново начинать? Оставили его напоследок. Взяли
Зуева. Он все папиросы набивал. Сядет с гильзами и штрикает, как машина.
Загонял потом их тут же промеж своих, кто прокурится. Он себе штрикает, а мы
вроде не замечаем. Начали разговор.
Сенька со всей, видать, силой собрал губы в трубку и не своим голосом,
как удавленник:
— Красным крестом метил.
Ходу нам до дому месяц, и за месяц мы всех 27 человек разметили на все
наши 27 марок и всех записали.
Потом я Сеньку спрашиваю:
— На кого думаешь?
— На Осипа, — говорит. — Он аккурат присунулся ближе, как ты сказал,
что двести номеров. А ты на кого?
А я сказал, что Кондратов. И потому Кондратов, что он сейчас же встал и
отошел. Только услышал, что кружком мечено, и сейчас же запел веселое, вроде
нигде ничего, и вон вышел.
Простак, гляди какой!
— На Осипа, — говорю, — думать нечего. Он человек семейный, ему
подработать без хлопот, да вот сахару не ест, домой копит.
А уж к порту подходили, я уж совсем смешался, на кого думать. Семейный,
а может быть, он самый и есть предатель, этим и подрабатывает. Другой вот:
Зуев; чего он веселый, надо не надо? Чего он ломоты эти строит? Так его и
крутит, будто штопор в него завинтили. Из кочегаров двое тоже были у нас на
мушке. Потом нам стало казаться, что на нас все по-волчьи глядят. Может, меж
собой рассказывали про наш разговор? Уж не знали, как до порта дойдем.
Однако ничего. Опять чиновник к нам, опять этот самый скорпион,
жандарм, все, как полагается. Но только началась выгрузка, видим, бессменно
скорпион стоит и каждый подъем глазом так и облизывает. Мы тоже поглядываем.
Грузчики на берегу берутся по четыре человека, таскают эти тюки и городят из
них штабель. Вдруг этот скорпион:
— Эй, эй, неси прямо в проходную таможню! Неси, неси, не рассказывай.
Хорошо я заметил, а то сами бы мы проморгали, — с красным крестом на
углу.
Я в заметку — Зуев.
Но уже по всему пароходу шум: понесли тюк хлопка в таможню. Сейчас уж
чиновник пришел на пароход, приглашает немедленно нашего старшего помощника
— капитан в городе был, на берегу. Еще двоих понятых из команды. Боцман
говорит мне: «Ты пойдешь». И еще кочегар один. Приходим. Комнатка небольшая,
всего одна скамейка по стене. Два окошка. В окошки люди пялятся. Посреди
этот тюк. Чиновник стоит, губки облизывает. А скорпион весь на взводе.
Шепчет чиновнику грозно что-то в ухо. Чиновник уж перед ним девочкой так и
ахает.
— Ах, скажите, пожалуйста, да уж знаю, знаю, насквозь видишь, рентген!
Ждали жандарма. Вот и жандарм. Послали кочегара за кусачками. Живо
смотался, принес. Наш старший помощник говорит:
— Пишите акт, что вот кипа хлопка в четырнадцать пудов, что по вашему
требованию, что вы отвечаете.
Чиновник со смешком:
— Па-ажалуйста, сделайте ваше любезнейшее одолжение.
Тут же на скамейке папку расстелил и пишет.
— Откупоривай, — говорит помощник кочегару.
— Есть! — И кочегар — хлоп-хлоп! — перекусил обручи. Кипа, как живая,
поддала спиной и распухла.
— Режь!
Полоснул кочегар по джуту, раскрыл: белая вата плотно лежит, будто
снег, лопатой прибитый.
— Начинай, — шепотком говорит чиновник.
И начал скорпион сдирать слой за слоем эту вату. Чиновник тут же
крутится. В окна столько народу нажало, что в комнате темно стало. Жандарм
два раза ходил отпугивать. А ваты все больше да больше. Копнет ее скорпион,
ломоток один, а начнет трепать, — глядишь, облако выросло. Чиновник уж весь
в пуху, пятится. Дорогие мои! Скорпион еще и четверти кипы этой не отодрал —
полкомнаты ваты, и уж окно загородило. Он уж в ней по брюхо стоит, как в
пене, и уж со злости огрызается, рвет ее клочьями, ямку посередке копает.
Кочегар говорит:
— Пилу, может, принести?
Чиновник как гаркнет:
— Вон отсюда, мерзавец!
А наш старший:
— Это как же? Занесите в акт: оскорбили понятого.
Мы уж к двери пятимся, вата на нас наступает. Чиновник видит: костюм уж
не уберечь, там же роется.
Их уж там видно стало, как во сне, потонули вовсе. А старший наш
кричит:
— Ничего не видать, может, обман, может, еще подложите чего?
Уж и взбеленился чиновник, выбегает оттуда: домовой не домовой — чучело
белое, вата на нем шерстью. Эх, тут как заорут ребята:
— Дед-мороз!
Он назад. Они там с досмотрщиком вату топчут, примять хотят, да где!
Она пухнет, всю комнату завалила, а полкипы еще нет.
Выскочил таможенный чиновник:
— Мерзавец! — кричит. — Запереть его там.
И побежал домой. Мальчишек за ним табун целый. Я на пароход. К Сеньке.
«Где Зуев?» — «Сейчас был». Мы туда-сюда, нет Зуева. Так больше и не видал
его никто. Сундучок его сдали в контору. И за сундучком никто не пришел.
______________________
Вата — рассказ
Бориса Житкова.
4 класс. Читаем онлайн
Биография Б.Житкова