Мама — рассказ Сергея Баруздина для детей
Отец умер три года назад, когда ей, Зине, было тринадцать. Умер он далеко, на пограничной заставе, где был в командировке, и в Москве, на похоронах, они прощались не с отцом, а с закрытым цинковым гробом. Мама была совершенно беспомощна, и похороны организовали сослуживцы. Их, военных, было много, и еще был военный оркестр и салют. Мама стояла с замершим восковым липом, не плакала, ничего не говорила, и Зина придерживала ее за руку, чтобы не упала. Так же молча сидела она и на поминках, и все быстро разошлись, а потом легла и спала больше суток, и Зина ходила вокруг на цыпочках, боясь разбудить ее.
Полгода они жили странно, почти не общаясь друг с другом. Правда, мама по-прежнему ходила к себе на ткацкую фабрику, ее наградили орденом по итогам пятилетки и избрали депутатом, и портрет ее висел на районной доске Почета. Зина каждый день видела, эту доску по пути в школу и из школы. Но дома мама была замкнута. Готовила, стирала, и все. И телевизор почти не смотрела. И Зина не знала, как подобрать к ней какие-нибудь ключи, заставить встряхнуться. Пыталась и про школу рассказывать, придумала даже какую-то смешную историю, будто влюбилась, но и это не действовало.
Зина сама было уже отчаялась, стала плохо спать по ночам, но как раз тут-то все и началось.
* * *
Лето было на закате. Зина сидела у открытого окна, смотрела, вдыхала горячий пробензиненный воздух. Окно выходило на шумную людную улицу. По ней шли лафеты с готовыми стенами — по соседству домостроительный комбинат. Вокруг было много зелени, но от духоты она не спасала.
Мама пришла вечером не одна.
С ней рядом стоял мужчина — высокого роста, с розовым тонким лицом и небольшими бачками на висках. От него сильно попахивало спиртным.
— Дядя Коля, — сказала мама. — Познакомься!
Он протянул Зине потную руку:
— Дядя Коля.
Мама была оживленна до неузнаваемости. Она хлопотала на кухне и у стола, а потом они ужинали и пили чай. Зина не прислушивалась к их разговору и сама молчала.
После чая сказала:
— Я пойду.
И ушла в отцовскую комнату, вернее, в кабинет, как его звали при папе.
Она слышала, как за стеной мама и дядя Коля смеялись, как потом включили телевизор.
Зина смотрела на часы и все ждала, когда дядя Коля уйдет. Но он не уходил.
В начале двенадцатого мама зашла в кабинет.
— Может, ты здесь ляжешь? — спросила она Зину.
— Хорошо, мама, — согласилась она и поняла, что дядя Коля остается.
Зина перенесла свою постель в кабинет и забралась под одеяло. Включила радио.
Парней так много холостых,
А я люблю женатого, пело радио.
Дядя Коля приходил каждый вечер и оставался ночевать. Приходил он все время навеселе и часто приносил с собой вино или коньяк. Они выпивали вместе с мамой.
Мама совершенно преобразилась. Лицо ее порозовело, она стала разговорчива, как прежде, при папе, следила за прической и одеждой.
Только с Зиной она разговаривала мельком, на ходу:
— Ты как?..
— В школе ничего?..
— Ну, будь-будь!..
* * *
А Зина, закрывшись в отцовском кабинете, делала уроки, а потом долго смотрела на стены. Здесь был отцовский офицерский кортик, который он получил от министра обороны. Под стеклом грамота с шестью благодарностями Верховного Главнокомандующего Сталина за войну. И фотографии, фотографии, фотографии… Отец в семнадцать лет — в красноармейских погонах с первыми медалями. Отец в сорок пятом в Берлине, уже старший лейтенант. Мама-школьница и мама-студентка, когда они познакомились. Они вместе на Красной площади, и под этой фотографией подпись рукой отца: «Бывший старый холостяк. 1961». На ней отец уже с погонами майора и колодочками в три ряда. А мама совсем молоденькая. Первая фотография Зины в шестьдесят втором. Ей год. Потом папа, мама и Зина в шестьдесят восьмом, когда она пошла в школу. И последняя фотография в семьдесят пятом. Тридцать лет Победы. Отец полковник. Колодочки в четыре ряда. Рядом мама, почти сегодняшняя.
На улице было уже темно. Из окна веяло приятной прохладой. Ярко горели окна витрин, лебедеобразные фонари вдоль улицы, мягко шуршали колеса троллейбусов и машин.
Зина смотрела и думала, как же они жили всю эту долгую жизнь. Хорошо жили. Никогда никаких сцен, никаких недоразумений. У отца были золотые руки. Он и купить все мог, и приготовить, и дома убраться. «Ты отдыхай!» — говорил он часто маме, и она действительно отдыхала с книжкой или возле телевизора, а отец скоро и просто справлялся с домашними делами. У них часто бывали гости, и тут отец брал все хлопоты на себя — и купить, и стол накрыть. А к Зине он относился… Зина знала, что для него она была особой — поздней и единственной. И если признаться, она любила отца чуть-чуть больше мамы. Это он ее водил в детский сад, а по вечерам домой, а летом обязательно придумывал какую-нибудь «мужскую», как он говорил, поездку дней на десять — двенадцать. Были они в Крыму и на Кавказе, на далеком Иссык-Куле и в Прибалтике, в Кижах и в Молдавии. Это когда Зина уже училась в школе. Мама не любила этих путешествий и не скрывала этого. Она была домоседкой. Она с беспокойством отпускала их в ближние и дальние странствия и очень радовалась, когда они возвращались. Так радовалась, что даже не спрашивала, что они видели, где побывали. А Зина очень гордилась этими поездками. Всюду, так или иначе, они встречались с пограничниками, и Зина видела и понимала, как пограничники любят и ценят ее отца. Вот и на похоронах его было так много пограничников. И сослуживцев из Москвы, и специально приехавших с далеких и близких границ, особенно с китайской, где он неожиданно умер.
* * *
К вечеру собиралась гроза. Где-то вдали ухало. На пустыре за церковью в лесах изредка сверкала молния. Но дождя не было. Только ветер вздымал пыль на мостовой и тротуарах, подгонял спешащих пешеходов.
Дядя Коля пришел один, без мамы.
— А где мама? — спросила Зина.
— У нее партбюро, — сказал дядя Коля.
Сейчас от него пахло больше, чем обычно.
Раньше он никогда не заходил в папин кабинет (может, только когда Зины не было?), а тут не только зашел, а и уселся в кресло. Зина демонстративно села за папин стол.
— Да, да, — говорил дядя Коля, рассматривая фотографии на стене. Они как раз все висели над столом. А кортик, кусок пробкового дерева, нивхская деревянная маска, голова леопарда — дальневосточные подарки отцу — над кушеткой, на которой спала Зина. — Музей! — воскликнул дядя Коля. Зрачки его сузились на монгольский лад. Он, кажется, улыбнулся. — Да, кой-чего не хватает! — заметил он.
— Чего ж это? — не поняла Зина.
— Да хотя бы моей фотографии с твоей мамой.
Ох как Зина возненавидела его в эту минуту! Ее всю передернуло.
Дядя Коля не заметил.
— Не согласна? — спросил он.
— Нет, — категорически отрубила она.
— Что ж это так? — поинтересовался он.
«Не хочу видеть вашу физиономию», — хотелось сказать Зине, но она сдержалась.
Спросила:
— А кто вы маме?
Он хмыкнул:
— Ну, хотя бы вроде муж.
— Я такого мужа не знаю! — отрубила Зина.
— Ну и даешь, даешь! — засмеялся дядя Коля.
И вдруг замолчал, посерьезнел, стал каким-то жалким.
И стал доказывать Зине, как им будет хорошо с ним, у него какая-то особая работа и связи, он все может достать, а она, Зина, уже совсем взрослая девушка, и ей многое нужно — и одеться, и поесть повкуснее, — а он, а он…
Зина закрыла уши руками.
Ей хотелось ударить его, выгнать из квартиры, чтобы он больше никогда здесь не появлялся, а сейчас — хотя бы из папиного кабинета. «У него сальное лицо, сальные, мокрые руки, и весь он…» — думала она.
— Замолчите! — резко крикнула Зина. — И уходите… отсюда, — добавила она.
— Я уйду, уйду, — засуетился он, вставая и направляясь к двери.
В коридоре он даже оделся и хлопнул дверью.
«Слава богу», — подумала Зина.
Но через полчаса он вернулся вместе с мамой.
— Что у вас тут произошло? — Мама бросилась к Зине, не раздеваясь.
— Ничего, — холодно сказала Зина.
— А все же? — повторила мама.
— И все же ничего, — подтвердила Зина и ушла в папин кабинет, закрыв за собой дверь.
Гроза так и громыхала где-то по соседству, небо разрезали молнии. Ветер налетал порывами на деревья и шелестел листвой.
«Противно!» — сказала про себя Зина.
* * *
С мамой они так и не объяснились. Мама несколько раз спрашивала, но Зина стояла на своем: «Ничего!»
А к дяде Коле стала приглядываться.
Пьяница — это ей было ясно.
«Старше мамы, лет на десять старше, — отмечала про себя. — Папа тоже был старше мамы лет на пятнадцать, но он не выглядел стариком. А этот — старик».
Зина не знала, где и кем работает дядя Коля, но ей казалось, что он снабженец. Вот и домой к ним без конца приносит какие-то дефицитные продукты, а маме дарит дорогие вещи: оренбургский платок, брючный костюм, югославские туфли.
И еще он казался ей каким-то неумытым.
«Может, во мне ревность говорит? — думала Зина. — Нет, это не ревность. Да, я любила и люблю папу. И мама его любила. И я хочу, чтобы мама была счастлива. Но только не с этим!..»
* * *
В их классе многие увлекались плаваньем, благо бассейн «Динамо» был рядом. Зина ходила уже второй год в бассейн. Ходила вместе с одноклассниками — подружками и мальчишками. Правда, абонемент на этот год выпал неудачный — сеанс вечерний, с шести часов. И все же в бассейне было хорошо и летом, и зимою.
Однажды она, как всегда, пришла в бассейн к шести часам, встретила своих и стала раздеваться.
— Пошли! — крикнула она, выходя из кабинки.
И вдруг она увидела в бассейне маму и дядю Колю. Мама была худенькая, ладная, подтянутая, в голубом купальнике со звездочкой на груди, а рядом стоял обрюзгший дядя Коля с вываливающимся брюхом.
Зина инстинктивно подалась назад.
«Лишь бы не увидели».
— Ты что? — спросила одна из подружек.
— Я сейчас, — сказала Зина. — Идите, идите.
Она растерялась.
«Ведь мама же знает, что я хожу в бассейн. И ничего мне не сказала».
Зина с минуту смотрела в открытую дверь, как мама и дядя Коля спускаются в воду, потом резко повернулась и стала одеваться.
Дома Зина с нетерпением ждала возвращения мамы. Судя по всему, мама и дядя Коля впервые были в бассейне, и Зина ждала, что мама что-то скажет ей.
Мама и дядя Коля вернулись в восемь. Мама была возбужденная, веселая.
Поздоровалась — и ничего.
Дядя Коля поклонился, поставил на стол бутылку.
«Забыла», — решила Зина.
* * *
День был сегодня отличный: ясный и свежий. По небу гуляли бледные облака, в воздухе пахло листвой и свежескошенным сеном. На газонах трещали ручные косилки.
У Зины было прекрасное настроение. Она получила комсомольский билет.
Еле дождалась вечера.
— Мамочка, смотри, — подбежала она к двери, как только появилась мама, а за ней дядя Коля.
— Поздравляю, — сказала мама и чмокнула Зину в щеку.
— Это надо отметить, — сказал дядя Коля.
Зина повернулась и ушла к себе. Дверь закрыла.
Мама возилась на кухне и у стола. Зина слышала.
Наконец открыла дверь:
— Идем ужинать.
— Я не хочу, — сказала Зина.
— Ты что, поела?
— Да, — сказала Зина.
— Как хочешь.
Она ушла, прикрыв дверь.
Зина весь вечер просидела одна. Кое-как доделала уроки. Потом смотрела на фотографии.
Подумала: «Только его здесь и не хватает!»
Она слышала, как в столовой смеялись мама и дядя Коля. Потом — как они включили телевизор.
Зина не выходила.
Прошел час и другой.
Телевизор щелкнул. Выключили. Мама на кухне гремела посудой. Наконец и там стало тихо.
Зина продолжала сидеть за папиным столом.
Часы показывали половину двенадцатого.
— Ты что не спишь? — Мама появилась в ночной рубашке.
— Не хочу, — сказала Зина.
Мама прикрыла дверь и подошла к ней:
— Ты почему злишься?
— А почему ты замуж не выходишь? — резко спросила она.
— Ах, вот ты о чем? — Мама будто удивилась. — А если я не хочу?
Зина молчала.
— А знаешь, что я его выгоню? Скоро. Может быть, даже завтра?
У Зины подскочили брови:
— Как?
— А вот так!
И она вышла, даже не сказав «спокойной ночи».
* * *
И раньше Зина ничего не понимала, а теперь запуталась вовсе.
На следующий день дядя Коля действительно не пришел. Пришел другой — молодой, моложе мамы, в очках на горбатом носу. Представился Зине:
— Валерий Алексеевич.
Мама опять восторженно хлопотала вокруг, не зная, как угодить Валерию Алексеевичу. А тот стеснялся, молчал и от робости, видимо, называл Зину на «вы».
Валерий Алексеевич был приятнее дяди Коли. Он оставался дома допоздна, Зина уже засыпала, но утром его никогда не оказывалось.
«То ли ночью ушел, то ли рано утром», — думала Зина.
Так было с полгода. Пропал Валерий Алексеевич так же неожиданно, как и появился.
И буквально следующим вечером на смену ему пришел дядя Жора. Этот был опять сед и стар, и ростом ниже мамы на полголовы, и еще заикался.
Дядя Жора ночевал до утра и утром никуда не торопился, долго сидел в ванной, и Зина не успевала умыться. Мельком она слышала, что Валерий Алексеевич был доцент, а дядя Жора — художник. У него даже была своя мастерская.
— Приезжай ко мне, Зинуля, в гости, покажу свои работы.
Дядя Жора опять обращался к ней на «ты» и противно называл ее Зинулей, и руки у него были сухие, шершавые, и сам он напоминал пересохший сухарь.
Летом дядя Жора, а потом и мама предложили Зине поездку по Волге до Астрахани, но Зина наотрез отказалась:
— Нет, нет, нет, я еду в лагерь вожатой!
И уехала на две полуторных смены и была счастлива, что она не дома, не видит не только дядю Жору, но и маму.
А в конце августа, когда вернулась домой, дяди Жоры уже не было, и никого не было, и мама была опять грустная, молчаливая, и все у нее валилось из рук.
По вечерам они уже не ужинали (мама давала деньги: «Перекуси где-нибудь»), и даже чай иногда не пили, и не включали телевизор. Зина опять ходила в бассейн, а зимой еще и на каток ЦСКА по соседству и старалась возвращаться попозже.
Много раз собиралась поговорить с мамой. Подходила, прижималась к ней, вот-вот соберется, но так у нее ничего и не получалось. И сама мама ни о чем не заговаривала, и в душе Зина обижалась.
«Ведь уже не маленькая, — думала она. — Чужих ребят мне доверяют, а тут…»
Мерно отстукивали на стене старинные часы, когда-то приобретенные папой. Ходил влево-вправо могучий медный маятник, отсчитывал время. Каждые полчаса слышался тихий мелодичный бой.
И может, впервые сейчас Зина подумала о времени. Как медленно и как быстро идет оно. Кажется, еще только вчера ходила в первый класс, а теперь скоро кончать школу. Кажется, еще только вчера дома все было так хорошо, а сейчас вот и папы нет.
И фотографии — свидетельницы времени. Красноармеец. Старший лейтенант. Майор. Полковник. Мама молодая и сейчас. И она, Зина, — от крошечной до почти нынешней.
Время идет, идет, идет, а ничего еще не сделано.
И у мамы. Эти дяди Коли, Валерии Алексеевичи, дяди Жоры.
На работе маму ценят и любят, Зина знала, а дома — все кувырком, все случайно, как будто и время остановилось. Неужели так можно жить?
* * *
Перемена пришла как раз зимой. Он пришел в один из февральских вечеров вместе с мамой — высокий, обветренный морозом, в майорской форме, чем-то очень напоминавший отца. От него пахло морозом и свежим снегом.
Зина сразу поняла, что где-то видела его, но где — никак не могла вспомнить. А он был в меру скромен и вежлив, не лез к Зине в друзья, но вместе с тем разговаривал с ней, как с равной. Когда шел умываться, спрашивал у мамы и у Зины, не нужна ли им ванная. Уходя на работу, интересовался, что купить, принести к вечеру. Если курил, то спрашивал разрешения.
И мама рядом с ним была оживленная, но без суеты и нарочитой приподнятости.
Его звали Василием Петровичем. Лет ему было сорок, может, чуть побольше.
Приходил Василий Петрович ежедневно, но не вместе с мамой (кроме первого раза), а чуть попозже. И приносил с собой какое-то спокойствие и солидность.
Зине он понравился сразу, и у них установились хорошие, добрые отношения. Василий Петрович даже, пожалуй, с большим интересом, чем мама, интересовался ее школьными делами и вообще всем — катком, бассейном, книгами, которые они читали. Часто они закрывались в кабинете и говорили об отце, которого Василий Петрович знал многие годы.
— Ведь я моложе твоего папы ровно на десять лет и многому научился у него. Это мы потом подружились, а сначала я ходил у него в учениках. На войне я не был, по возрасту не попал, и тут опыт Сергея Константиновича мне очень был нужен, — так приблизительно говорил Василий Петрович.
И рассказывал о том, как они вместе с отцом объездили за эти годы почти все границы и как им вообще повезло, что они оказались в погранвойсках, и что вести политическую работу среди пограничников дело особое и увлекательное.
— На границе мирного времени не бывает, — добавлял он.
От Василия Петровича Зина узнала, что отец ее с отличием окончил после войны Высшее военно-политическое пограничное училище, потом служил на далекой Камчатке и только позже попал в Москву, в Политуправление погранвойск.
Теперь Зина вспомнила, откуда она знает Василия Петровича.
— Я вас на папиных похоронах видела, — сказала она.
— Да, я летал за Сергеем Константиновичем в Читу, когда все это случилось. И потом вот с гробом в Москву Грустное это было путешествие.
Он говорил о папе, как о живом.
— А вы? — спрашивала Зина.
— А я познакомился с Сергеем Константиновичем как раз на Камчатке, — говорил Василий Петрович. — Служил у него в подчинении. Комсоргом был. А потом не без его участия попал в то же училище, которое и он кончал. Из училища сразу в политуправление, где служил Сергей Константинович. Так наша дружба и восстановилась.
Мама, накрыв на стол, приглашала их:
— А ну, заговорщики, ужинать!
— Мы не заговорщики, — оправдывалась Зина.
Зине хотелось куда-нибудь пойти с Василием Петровичем или поехать, хотя бы на границу, как они ездили с папой. И обязательно чтобы мама была рядом. Но ее никуда не звали.
Она вспомнила дядю Колю.
Вот с Василием Петровичем она бы с удовольствием сфотографировалась. И с мамой. И пусть бы эта фотография висела в папином кабинете. Ведь папе не было бы обидно. Они с папой были друзьями.
Но Василий Петрович не предлагал…
Прошли зима, весна и лето.
Лето они провели на даче, которую снял Василий Петрович, и Зине было совсем не скучно, поскольку там была дочь Василия Петровича Маша, Зинина ровесница. Маша была девочкой тихой и замкнутой, но они подружились. Зина как-то быстро сошлась со спокойной Машей. От Маши Зина узнала, что мать ее очень давно, когда Маше было пять лет, погибла в геологической экспедиции, что папа потом не женился, жили с бабушкой, но и она умерла.
— Я очень хочу, чтобы папа женился на твоей маме, — говорила Маша. — А ты?
Зина вспомнила дядю Колю, Валерия Алексеевича, дядю Жору и осторожно согласилась:
— Пожалуй…
Они уже вернулись с дачи в Москву, когда она как-то заикнулась об этом маме. Василий Петрович был в командировке.
Зина так и сослалась на Машу.
— А Маша говорит, что очень хочет, чтобы вы с ее папой поженились.
Мама задумалась.
Потом сказала:
— Не знаю, Зинок, не знаю…
Зина молчала.
Ей было немного горько, что мама не советуется с ней.
— Боюсь я после всего, — продолжала мама. — Сейчас все так хорошо и просто, а если официально — как-то будет… Да ну, хватит об этом!
Так опять у них не получилось разговора.
* * *
Это случилось в ноябре.
Зима в этом году пришла ранняя и устойчивая. Каждый день шел снег, и транспортеры еле успевали очищать улицы. Дворники вовсе не справлялись со снегопадом. Тротуары сузились, и пешеходы с трудом пробивались по узким тропинкам меж бесконечных сугробов.
Зина не помнит, чтобы мама когда-то болела и обращалась к врачу, а тут она пошла в поликлинику и вернулась удрученной:
— Видимо, придется ложиться в больницу. Ни Василий Петрович, ни Зина не поняли, что случилось.
— Говорят, какие-то спайки и нужна операция, — сказала мама.
Василий Петрович ходил куда-то с мамой, что-то выяснял.
Через неделю маму положили в больницу.
В больнице был карантин, и Зину не пускали туда.
А Василий Петрович получил специальное разрешение и ежедневно после работы бывал у мамы.
После больницы он, как и прежде, приезжал домой, и Зина с нетерпением ждала его:
— Ну, как?
Василий Петрович рассказывал, как Зине казалось, очень осторожно и передавал ей записки:
«Зинок! У меня все хорошо. Как ты? Как в школе? Помогай Василию Петровичу. Целую! Твоя мама».
«Очень скучаю по тебе, Зинок! Очень хочу видеть! Не знаю, когда снимут карантин. Целую! Мама».
«Береги, Зинок, Василия Петровича! Очень он внимательный и хороший. Навести его Машу. У меня все хорошо. Целую! Мама».
Зина расспрашивала Василия Петровича, что делают с мамой, чем лечат, когда операция.
— Операция на следующей неделе, — говорил Василий Петрович. — Видимо, во вторник. А сейчас капельница. Уколы разные. Исследования.
Зине казалось, что Василий Петрович чего-то недоговаривает, скрывает от нее.
Но что? Как узнать? Зина не знала.
К Маше она заезжала после школы не раз, да и Маша дважды к ней приезжала. Ходили они и на каток, но лед был еще плохим.
В день операции Зина отпросилась из школы и поехала чуть свет в больницу. Дальше гардероба ее не пустили. Вскоре появился Василий Петрович с Машей.
— А как же ты со школой? — спросила Зина у Маши.
— Меня отпустили.
Василий Петрович разделся, набросил халат.
— Посидите, девочки! — сказал он и направился к лифту.
Время тянулось медленно. Они почти не разговаривали. Смотрели на часы: десять, пол-одиннадцатого, одиннадцать, половина двенадцатого.
Василий Петрович появился около двенадцати, тяжело присел рядом на лавку, сказал:
— Только сейчас закончили. Привезли в послеоперационную палату. Она спит. Я через стекло видел.
— И что нашли? — Зине не терпелось узнать подробности.
Василий Петрович словно не расслышал ее.
— Давайте собираться, — сказал он и направился к гардеробу.
Потом они вышли, и Зина опять спросила:
— Василий Петрович, так что все-таки у мамы?
— Не знаю, Зина, не знаю! Ничего не берусь сказать, — неопределенно ответил он.
У метро они попрощались. Василий Петрович поехал на работу. Маша — в школу. Зина решила в школу уже не идти — пошла домой.
Вечером Василий Петрович сказал:
— Маме, кажется, легче.
— Вы были у нее?
— Был.
Через несколько дней Зина опять стала получать от мамы записки, бодрые и обычные, как будто никакой операции не было. Она ходила на рынок — покупала гранаты и грецкие орехи. Дома выжимала сок и колола орехи. Василий Петрович отвозил это все в больницу вместе с Зиниными записками. Еще доставал крабы и черную икру. Маму уже перевели в свою палату. В конце декабря Василий Петрович достал елку и украшения, установил ее в маминой палате.
Новый год Зина встретила с Машей. Смотрели по телевизору «Голубой огонек». Василий Петрович был у мамы в больнице.
* * *
Январь был снежный и вьюжный.
Город напоминал снежную целину. Крыши, улицы, тротуары — все утопало в снегу. А он продолжал валить и валить.
Вскоре после Нового года Василий Петрович принес радостное известие:
— С завтрашнего дня в больнице снимают карантин. Ты поедешь?
— Конечно, как же! — воскликнула Зина.
— Только приезжай к шести, как и я, — попросил Василий Петрович. — И…
Он не договорил.
Весь день Зина ждала вечера. И на уроках, и после. Ничего не лезло в голову. Сходила на рынок, купила три свежих огурца и одну помидорину. Дорого, но мама любила. Выжала гранатовый сок. Запас гранатов был. Без конца болталась по квартире, смотрела на часы. Четыре, полпятого, пять, половина шестого. Тут собралась, оделась.
В больнице разделась, получила халат, поднялась на четвертый этаж. Больные лежали и в коридоре на раскладушках. Она нашла номер палаты.
В палате было четыре койки и раскладушка у окна. И если бы не Василий Петрович, уже сидевший у мамы, она бы не узнала ее.
Мама с желто-синим осунувшимся лицом лежала на высоко поднятых подушках. Вид у нее был измученный, только глаза блестели. Голову она держала плохо — голова качалась. Рядом стояла капельница. Резиновая трубка тянулась к руке.
— Вот и Зина, — как-то неестественно бодро сказал Василий Петрович.
Зина чмокнула маму в щеку и не знала, что спросить, что сказать.
Василий Петрович взял у нее сумку, спросил:
— Принесла? Сейчас мы попьем. Ох, и зеленые огурчики, помидор! Прекрасно. Это мы поедим.
Он уверенно хлопотал вокруг мамы, а она смотрела на него и на Зину какими-то виноватыми глазами.
Зина молчала.
Василий Петрович дал маме несколько ложек гранатового сока. Потом передал помидор и огурец, посолил, взял вилку:
— Понемножку.
Мама ела с трудом.
В палату принесли ужин.
Мама посмотрела и сказала:
— Я не буду.
Сказала устало, словно ей было тяжело говорить.
И дышала тяжело, с хрипами.
— Ну хотя бы ложечку каши! — попросил Василий Петрович.
— Нет, — коротко ответила мама.
Обратилась к Зине:
— Ты как?
Зина хотела сказать: «Не волнуйся, все хорошо, мамочка», но осеклась, боясь, что эти слова прозвучат не к месту.
— Ничего, — сказала она.
Они еще немного посидели вместе, и мама, кажется, задремала.
— Ты иди, — шепнул Василий Петрович, — и подожди меня внизу.
Зина, совершенно обескураженная, вышла.
Внизу она долго ждала Василия Петровича.
Наконец он появился.
Сказал:
— Договорился о ночном дежурстве. Целая проблема.
Оказывается, Василия Петровича ждала у подъезда машина.
Он открыл Зине дверцу, сел рядом с ней.
— Женя! К Дементьевым! — сказал он шоферу.
А Зина даже не поздоровалась с водителем.
В машине она спросила у Василия Петровича:
— Это очень серьезно?
— Очень, — ответил он сразу, не раздумывая.
* * *
Приемные дни в больнице были не каждый день. И назавтра Зина не поехала. Сидела дома, ждала Василия Петровича.
Его не было долго.
В девять зазвонил телефон:
— Зина, это ты?
Зина почувствовала недоброе:
— Я. А что, Василий…
— Немедленно приезжай в больницу!
Зина помчалась. Бегом на метро, потом на троллейбусе, еще с километр пешком.
Василий Петрович ходил по вестибюлю в распахнутом халате, курил.
Увидев Зину, подошел к ней, обнял:
— Крепись, девочка!
— Что? — не поняла Зина.
— Все, — сказал Василий Петрович.
Зину пробрал озноб, потом ударило в жар. Глаза заволокло.
Придя в себя, она спросила:
— А я?.. Мне можно туда?..
— Может, не надо? — неуверенно сказал Василий Петрович.
— Надо! — решительно сказала Зина.
— Ну, пойдем, — согласился Василий Петрович.
— Когда? — спросила Зина в лифте. Она еще не могла смириться со страшной мыслью.
— Полчаса назад. В двадцать один ноль пять, — ответил Василий Петрович.
На четвертом этаже они прошли по коридору до знакомой палаты. В палате мамина койка была прикрыта ширмой. Капельницы уже не было. Василий Петрович приподнял простыню.
Лицо теперь у мамы было не желто-синее, а белое.
Василий Петрович опустил простыню, сказал:
— Пойдем.
Потом они сидели в ординаторской. Дежурный врач налил им по стакану горячего чая, пододвинул сахар. Они о чем-то говорили с Василием Петровичем, но Зина не понимала.
Она пила обжигающий чай и старалась представить себе мамино лицо, только что виденное, но не могла. Видела маму с папой, с дядей Колей, с Валерием Алексеевичем, с дядей Жорой, с Василием Петровичем, а теперешнее не могла.
Домой они возвращались на перекладных. Машины уже не было.
* * *
— Женю я отпустил, — сказал Василий Петрович.
На улице мела метель, выл ветер, было люто холодно.
— Как все это было? — спросила Зина.
— Когда я приехал, — сказал Василий Петрович, — мама меня уже не узнала. Она была на наркотиках. Только в начале десятого широко открыла глаза, вроде узнала, хотела что-то сказать, и все… Я держал ее голову…
Дома Василий Петрович позвонил Маше. Все сказал.
— Ты ложись, я тут, — добавил он.
Сами они долго не ложились. Зина бесцельно бродила по квартире, Василий Петрович за ней. Потом вскипятил чайник.
Сказал:
— Попей!
— Я не хочу, — ответила Зина, но села тут же на кухне и обхватила руками горячую чашку. Ее всю трясло.
Словно вспомнив о чем-то, Зина вдруг спросила:
— Может, не к месту, но… Вы знали, Василий Петрович, что было с мамой потом, после папы?
Он подтвердил:
— Знаю. Она сама мне все рассказала…
Потом помолчал и добавил:
— И я не судил ее строго, а сейчас тем более.
Зина не спросила почему.
Внутренне она, кажется, понимала, что сказал бы Василий Петрович. Мама чувствовала приближение того, что случилось сегодня, и вот…
Словно угадывая ее мысли, Василий Петрович сказал:
— Единственно, чего не могу простить себе, что не уговорил маму оформить наш брак. Пожили бы, как люди…
* * *
Они шли с кладбища к электричке. Зина, Маша и Василий Петрович. Народу на похоронах было много. Люди с ткацкой фабрики. Несколько военных из политуправления. Даже кто-то из райкома и райсовета. Говорились речи, но Зина их не воспринимала. Она видела мамино лицо и красные подушечки с двумя орденами и тремя медалями. «Как у папы, как у военных», — думала Зина.
— Девочки, не сердитесь, но машину я отпустил. Начальство! — говорил Василий Петрович.
Маму похоронили рядом с папой, в той же ограде. На папиной могиле стоял небольшой гранитный камень. Над маминой — груда венков и цветов.
Было сумеречно, пасмурно. Под ногами скрипел снег.
Они опять помолчали.
Подходя к станции, Зина спросила, вспомнив свидетельство, которое видела в эти дни у Василия Петровича:
— А что такое острая сердечная недостаточность?
— Это диагноз, — сказал Василий Петрович и добавил: — Смерти. Как бы конечный результат.
— А не конечный? — спросила Зина.
— Ты же знаешь, — объяснил Василий Петрович. — Увы, рак. Когда была операция, там были сплошные метастазы…
* * *
На следующий день к вечеру Зине позвонил Василий Петрович:
— В школе была?
— Нет.
— Пойдешь завтра. Хорошо?
— Хорошо.
— А сегодня к семи часам собери вещи, самое необходимое, и жди нас с Машей.
— Но я… — хотела сказать Зина.
— Никаких «но», — решительно произнес Василий Петрович. — Жди! Поедем к нам!
У Зины все валилось из рук. Кое-как она что-то засунула в чемодан и портфель, оставшийся от папы.
В семь приехали Василий Петрович и Маша. Взяли вещи, спустились вниз, сели в машину.
— Женя, домой, к нам, — сказал Василий Петрович шоферу.