Украинская народная сказка
Бывало, покойный Охрим как начнет что рассказывать — царство ему небесное, — так волосы дыбом и становятся.
— А какой это Охрим?
— Как какой? Да разве вы не знаете Охрима? Вот так-так!.. Охрим-музыкант, который жил когда-то у Сухой Вербы… кто его не знает! Это был такой, на все руки мастер! Лопату или что другое — все, бывало, сработает! Бывало, что ни приметит, так враз и сделает. А уж на свадьбе или в какой другой компании — только его и слушай. Как начнет, бывало, рассказывать, господи твоя воля!.. Откуда что и берется, будто из рукава сыплет. Да и то сказать, не то что наш брат, а уж всякому нос утрет. Ему ведьмы эти — плевое дело! Он, говорят, на них не раз и домой верхом езживал, а то не будь в доме помянут, так и с чертяками не раз компанию водил.
А уж в парубках любил-таки маленько зашибать, а под старость, говорят, почти и в рот не брал. А как, бывало, под хмельком, то такое порасскажет, что наш брат в сумерки и нос боится за порог высунуть; а ему нипочем — пойдет хоть куда в полночь, уж известное дело, что музыкант, что мирошник самому нечистому, прости господи, словно родичи.
Раз шел, говорят, со свадьбы, дело было уже к пол ночи, вдруг слышит — тарахтит что-то сзади с колокольцами да бубенчиками; только хотел было с дороги свернуть, а кони и остановились возле него… Видит – паны на повозке.
— Здравствуйте, — говорят, — Охрим!
— Здравствуйте, Панове!
— Садись, — говорят, — скорей, поедем с нами.
— Куда?
— К нам на свадьбу играть. Мы уж у тебя были, да сказали нам, будто ты на свадьбе; мы сюда — говорят: только что вышел, насилу догнали!.. Садись, пожалуй ста!.. Вот тебе и задаток.
Охрим взял кошелек, пощупал: изрядно, кажись! Он и сел… а спросить — кто, да еще с похмелья и на радостях, что кошелек в кармане, и позабыл.
Вот приезжает; дома такие, что господи твоя воля!.. А в них панов, панов, панов, а на столах кушаний и напитков — душ на сто. «Где это я? — думает Охрим. — Таких панов поблизости и нету!» А они, знай, чарку за чаркой. Охрим недолго думая за скрипу да как навернет гопака, а паны и ну гарцевать, одни, говорит, в присядку, а кто на столах, кто на стенах, а другие один на другом… Смотрит Охрим и дивуется, что панство выкрутасы такие выделывает. А потом уселись, говорит, за стол ужинать, и ему тоже дал кусок чего-то; отведал Охрим — вкусное… «Пусть, говорит, детям вместо гостинца будет». — И за пазуху. А тут — петух. Ку-ка-ре-ку! — и все тотчас затарахтело, загромыхало. И Охрим будто проснулся. Смотрит — темно, огляделся — в болоте стоит. Стал вылазить — вылез, а выбраться нельзя; строения какие-то кругом, а ночь, хоть глаз выколи!.. Дал бог, светать стало. Пригляделся Охрим, а он в пустой винокурне, что когда-то была напротив волости. Перекрестился Охрим, и оттуда!.. А на дороге думает: «Не беда, что завели бесовы чертяки в пустую винокурню, а все же заплатили неплохо… Э! Да нет, не на таких, пожалуй, наскочил, — не разживешься!» Он за кошелек, а там портянка какая-то, а в ней угли; он за пазуху, а там, с позволения сказать, черт знает что!..
А то вот еще рассказывал: играл он раз у кого-то на свадьбе, да к полуночи, когда все уже подвыпили, не потрафили там чем-то Охриму, он за шапку — и был таков… Идет глядит — дома какие-то, а людей в них видимо-невидимо! Свечи сияют, паны суетятся, и музыкант пиликает, да уж так, говорит, старается.
«Да куда тебе к черту играть, — думает Охрим, — мы не так бы ее сыграли!.. Дай-ко зайду, — тут, видно, свадьба, а музыкант на свадьбе никогда лишним не будет». Только он это надумал, вдруг выбегают паны к Охриму, в пояс кланяются.
— Заходи, — говорят, — будь ласка, к нам! Охрим туда и сразу — «клим, клим»… настроил скрипку да как ударит — паны чуть его на руках не носят… А тут немного погодя — «динь-динь-динь».
— О, — говорят, — это же к нам еще гости едут,- играй, Охрим, получше: этот пан, который едет, на выпивку даст.
И вправду, пан с бубенцами подъезжает. Охрим играет что мочи…
— Кто там играет? — спрашивает пан.
А Охрим думает: «Войдешь — увидишь», — и начал другую да повеселей.
— Ты что за человек? — спрашивает пан.
— Охрим-музыкант!
— А зачем ты тут ночью играешь?
— У панов на свадьбе. — говорит.
— Ты пьян, что ли?
— Да пока нет, — говорит Охрим, — а если ваша милость на горилку даст, то, может, и захмелею.
— Садись же, — говорит пан, — на телегу, уж я тебе поиграю!
Привезли, положили. Охрим уснул. А то пан со ста новым ночью ехал, а Охрим в пустой хате у дороги играет. Вот привезли его — и в «холодную». А наутро, говорит, так ему наиграли, что уж он скакал, скакал лежачи, гопака…
А то вот еще какая диковина была… да что и рассказывать! И за день всего не перескажешь, что рассказывает, бывало, Охрим… Вот какие бывали с ним чудеса, господи твоя воля, что иному и во сне такое не приснится!.. Верно он говорил, что не случись бы один случай, то не умереть бы ему своей смертью.
Лет этак примерно за десять до его смерти пришла, говорит, из Хлапеников баба насчет свадьбы договариваться — дочку, что ли, замуж выдавала.
Меньше двух с полтиной, — говорит Охрим, — не возьму, а то и разговаривать нечего!..
Денег у меня нету, — отвечает баба, — дам я тебе кое-что другое, то будет получше двух с полтиной! — Да и начала ему что-то на ухо нашептывать. Охрим и магарыч от себя поставил и на свадьбе даром играл. А баба та, изволите знать, была знахаркой; так вот после свадьбы той Охрим совсем другим человеком сделался — и во дворе и в поле, и сам и скотинка, все стало — ну прямо поглядеть любо! Бывало, на свадьбе, известное дело, Охрим-музыкант — то что уж говорить, и на вы думки да на присказки равного ему не найти; а на свадьбе, понятно, всякие люди попадаются, и с совестью разной и с мыслями разными. Ни одна свадьба не проходила для него без уроков. Такое, бывало, затеет, такое придумает, а потом недели две, бедняга, охает да охает! А то разве нет! Охрима от всякого наваждения словно кружило.
— А горилку Охрим все-таки пил?
— Да в том-то и дело, что горилки уже не употреблял; чертова баба и от этого зелья его отвадила.
— А не рассказывал ли когда-нибудь Охрим, что ему знахарка говорила?
— Да нет; а спасибо-таки ему, добрый на старости сделался, не захотел всего с собой в гроб уносить. Я, вишь, и родичем ему немного доводился: теща моя у его сына детей принимала, и как идешь, бывало, в Рыхлое или в Короп, завернешь к нему по дороге. Вот так зашел я раз, а он больной был; рассказывал про то да про се, а потом я-таки и говорю:
— Охрим, может тебе скоро и помирать придется, — окажи, пускай бы тебя и я и дети мои поминали: рас скажи мне, как тебя господь от беды на ум наставил, от злых людей и напастей избавил?
Он, правда, долго не соглашался, а потом уж — да будет земля ему пухом! — и мне кое-что рассказал. Сна чала я думал, что оно бог знает что, ан нет!