Наталья Абрамцева. С кем разговаривают собаки
Жила-была темная комната.
Хотя нет. Так начинать сказку нельзя. Темно и грустно. Начнем по-другому.
…Каждое утро, на рассвете вставало солнце. Золотое, веселое, теплое. Даже горячее, но иногда не золотое, а красное или розовое. И обязательно доброе и красивое. Хотя бы одним своим лучом солнце заглядывало в каждое окно каждого дома. Ведь какая бы неприятность ни завелась в комнате, луч солнца все уладит. Солнце ждали. Раздвигали шторы. Лучи скользили по комнате. «Ну? Где что не так? Ясно. У кого-то болит голова». Капля солнечного света незаметно скатилась по лучику в чашку с чаем. Теперь все в порядке.
Так бывало везде, за всеми окнами. Кроме одного.
— Просто голова кругом идет, ума не приложу, что это значит, — очень удивлялось и переживало солнце.
Дело в том, что плотные сине-голубые шторы одного окна не раздвигались никогда, или, по крайней мере, уже давно. Сколько лет — солнце не помнило: у него были прекрасные длинные лучи и не очень хорошая, довольно короткая память. Но, что окно занавешено ПРОСТО ДАВНО, солнце знало и, как ни старалось, не могло объяснить этой странности. Ведь так или иначе кто-нибудь обязательно должен был бы раздвигать по утрам сине-голубые шторы. Но этого не происходило. Нет — и все.
— Ну, не знаю, НЕ ПОНИМАЮ, — раскалялось солнце, — что за шторами? Что это значит? А если нужна моя помощь? Ах! — солнце чуть не заплакало золотыми тягучими прозрачными слезами. — Получается, я не выполняю своих обязанностей. За всю мою, не помню уж сколько миллионнолетнюю жизнь не случалось такого. Ну что же в комнате?
— А вы загляните, — раздался лукавый голос. Золотясь в солнечных лучах, проплывала небольшая пушистая тучка.
— Заглянуть!? Я же говорю — ШТОРЫ.
— А вы, — мягко подсказывала тучка, — в щелочку. Одним лучиком.
— Неприлично подглядывать…
— А если вы нужны?
Солнце не могло не согласиться. Ведь правда — окно, на котором НИКОГДА не раздвигаются шторы — это… это непонятно.
Солнце, осторожно изогнув свой самый тонкий лучик, заглянуло в щелочку между шторами. Яркий золотой лучик нырнул в комнату и сразу немного побледнел и поголубел. Оттого, что шторы, плотные и сине-голубые. Сначала луч зажмурился от темноты. Потом пригляделся, огляделся: обыкновенная пустая темно-голубая комната. Обыкновенная мебель, ковер на полу, красивые обои на стенах и картина. И везде — пыль. Тоже голубоватая. Луч робко скользнул по стене. И замер. Как-то не по себе было ему.
— Эй, — позвал солнечный луч, — здесь кто-нибудь есть? Можно войти?
Захлопали нелегкие мягкие крылья. С картины на спинку кресла слетела сова. Тоже слегка голубоватая. Сова наклонила голову набок, не сердито посмотрела на лучик и сказала глуховато:
— Я здесь есть. И вот она. — Сова кивнула в сторону дивана. — А войти можно. Почему нельзя? Ты ведь не против?
— Не против, — с дивана раздался мягкий-премягкий голос, — располагайтесь, пожалуйста. Только — извините: у нас пыльно. Очень.
Солнечный лучик уже разглядел на диване кошку. Игрушечную кошку из очень мягкой, почему-то малиновой синтетики. Как и все вокруг, искусственный малиновый мех слегка отливал голубизной.
— Спасибо, — лучик был вежливым, — а больше здесь никто не живет? Ну, например, люди?
Сова то ли хмыкнула, то ли ухнула, все так же сидя на спинке кресла. А малиновая кошка бесшумно спрыгнула с дивана, поманила к себе лучик. Ей было приятно держать его на лапке.
— Нет, кажется, — сказала она, — здесь живем мы. Я и сова. А люди… — кошка помолчала. — А мы здесь живем…
— Но, простите, — смущенно замигал солнечный лучик, — ведь вы — игрушка, а сова — нарисованная. А живете будто… живые, настоящие. А, только не обижайтесь, вы, — зашептал лучик, — вы НЕНАСТОЯЩИЕ.
— Настоящие, — вздохнула сова.
Лучик вопросительно посмотрел на кошку.
— Да, — подтвердила мягкая кошка, — раньше я, действительно, была просто красивой игрушкой, а сова была только нарисованной и никогда не слетала со своей нарисованной елки. Во-от… А потом, ну теперь, сейчас, — кошка говорила медленно, явно стараясь избежать точных слов, как показалось лучику, слов о людях, — ну, в общем, — закончила она, — нам пришлось стать настоящими.
— Кто-то обязательно должен быть живым, — кивнула сова.
— А скажите, если можно, — попросил солнечный лучик, — а ваши люди — где они? Люди просто так не исчезают. Да?
— Да, — согласились сова и кошка.
— Они ушли? Ведь не облака люди, их не унесет ветер. Не ручьи люди — их не высушит солнце. Да?
— Да.
— Так они ушли? А вещи? А почему не предупредили других людей?
Сова молчала. Малиновая кошка молчала. Лучик замолчал и тихо, тихо стало. И стали слышны голоса людей. Сначала не очень громко, потом громко.
— Ты не прав.
— А я и не говорю, что прав. Но ты не права тоже.
— Я всегда не права. Я привыкла…
— Ну конечно! Привыкла… У тебя только крайности. А я, кстати, не начинал.
— А зачем тебе начинать?! Ты что, посуду моешь? Раковина что — на тебя протекает? Дай, пожалуйста, сигареты.
— Раковины у всех протекают. А сигареты у тебя в кармане. Ты их изо рта не вынимаешь.
— Вынимаю, дорогой. И не стоит напоминать каждый раз, что тебе не нравится, что я курю.
— Да кури ты сколько хочешь! Разве в этом дело… А…
— Ну что — а?! Ну, в чем дело? Я прошу, просто прошу — скажи КОНКРЕТНО: в чем дело?
— Если бы я все помнил… Я бы давно… сошел с ума.
— Не волнуйся. Спасибо тебе и твоей мамочке — я ближе к этому.
— А я не волнуюсь. Прошу тебя, не заваривай чай с мятой! Могу я не любить что-то?!
— Заваривай сам! Хотя все нормальные люди мяту…
— Ты что делаешь?! Зачем тебе кордиамин?! С твоим характером пульс меньше двухсот быть не может.
— Это валокордин.
— Кордиамин! Никогда не смотришь, что глотаешь.
— Благодарю за заботу, но это валокордин. Сама вчера купила и здесь, вот! Вот! Здесь поставила!
— Ну, я искал что-то! Утром! Может сдвинул! Ну?.. Ну ладно?.. Тебе уже ничего?
— Зачем? Тебя кто-нибудь просил? Что ты искал? Почему ты всегда делаешь не то, что нужно?
— Я думал, что у себя дома имею право немножко сдвинуть маленький пузырек. Я пошел. У меня сегодня коллегия.
— Ты опять ни-че-го не понял—А что касается коллегии, у меня тоже открытый урок.
Хлопнула дверь квартиры, лифта. Через минуту снова: квартиры, лифта.
В сине-голубой темной комнате молча переглянулись сова, малиновая кошка и еще больше поголубевший лучик. Совсем уже голубой и тусклый.
— Простите, милый луч, — мягкая кошка прыгнула в кресло, на спинке которого все так же сидела сова, — простите. Нам с совой хотелось бы встретить вас по-другому.
— Да, — сказала сова и на секунду расправила шумные крылья, — хотелось бы по-другому. И еще хотелось бы…
— Нет, — тихо ответил луч, — помочь я не смогу.
— А я слышала: солнечные лучи почти все могут.
— Конечно, могут, — ответил луч, — но не в щелочку. В щелочку я не золотой — почти синий. Не горячий, — почти холодный. Я замерз. Я слабый, если в щелочку. Может быть, солнце что-нибудь придумает…
— Может быть, — неуверенно согласились живая нарисованная сова и живая малиновая кошка.
… Не хотелось начинать сказку грустными словами. Но без них не обойтись. Придется ими закончить.
Жила-была темная комната.
… Правда, может, солнце что-нибудь придумает?