Лепешки на молоке матери — марийская сказка

Лепешки на молоке матери — марийская народная сказка
 
Давным-давно в одной лесной деревеньке полю­били друг друга молодой охотник и красавица девушка. Наглядеться не могли, все свое вре­мя проводили вместе: то в лес пойдут земляни­ки отведать, первыми лесными орехами полакомиться, то на луга венки плести, то на речку. Да недолго длилось их счастье. Позавидовала ему доч­ка богача, пошла к колдунье, та и приворожила к ней молодого парня.

 
А девушка та тяжела уже была. Родила она дочку. Поплакала над ней, поплакала, да делать нечего, против обычаев не пойдешь, осмеют, выгонят из деревни с мла­денцем — пошла в лес, завернула девочку в чистенький белый платок и оставила там под колодой. Сама же, по­мыкав горе в одиночку, вышла замуж за вдового бездетного лесника. Родила она ему трех сыновей-красавцев, стала им хорошей матерью, а мужу — доброй женой.
 
Сыновья выросли ловкими, смелыми, острыми на глаз и твердыми на руку. Пошли они однажды в лес, да не­удачной охота оказалась. Вечереть стало, а ничего еще не добыли.
 
— Останусь я в лесу ночевать, — говорит младший. — На зорьке настреляю дичины и вернусь. А вы домой иди­те.
 
Остался он в лесу и решил еще походить до темноты, попытать счастья. Шел он, шел, видит, под огромной елью стоит низенькая замшелая избушка. «Здесь и заночую»,— решил он. Постучался — дома никого. Заглянул в печь — полна печь кушаний: и жареное тебе, и пареное… Да не решился парень без хозяев хозяйничать. Достал из сумки ломоть хлеба да кусок мяса, поел, запил ковшичком хо­лодной воды и лег спать на лавку.
 
Вдруг открывается дверь, и входит девушка такой красоты, что глазам смотреть больно — даже светлее, ка­жется, в избе стало. Да глаза ее почему-то печальны, а вид задумчив. Не заметила девушка молодого парня. От­крыла печь, поела, села на лавку к ногам охотника и заплакала, запричитала:
 
Милая матушка оттолкнула меня,
Как лодочку оттолкнула от бережка, —
Одной мне плыть и одной горевать…
Милая матушка оставила меня,
Как птица птенчика в горящем лесу, —
Одной мне гореть и одной угаснуть…
 
Жутко, боязно стало парню, но и красота девичья ма­нит, не дает отвести взор от печальной красавицы. Так всю ночь и провел молодой охотник, глаз не сомкнувши, страшась и любуясь девушкой. А утром чуть свет поспе­шил домой, забыв и про охоту, и про свою славу удачли­вого стрелка. Да только куда ни пойдет — тропинка опять выводит его к избушке. Пришлось и второй раз заноче­вать здесь же. И снова провела ночь красавица в слезах и причитаниях. И снова не мог охотник оторвать от нее глаз. Только почему-то показалось ему, будто за прошед­ший день девушка стала постарше.
 
Утром красавица ушла из избушки, и охотник отпра­вился восвояси. Кружил по лесу до вечера, да без толку— привела его тропа сюда же. Плачет, горючими слезами заливается красавица, а он лежит, смотрит на нее и ду­мает: «Третью ночь вижу одно и то же, а расспросить, посочувствовать несчастной судьбе не решаюсь. Может, сумею помочь чем ее горю. Спрошу-ка ее об этом».
— О чем ты так плачешь, красавица?
— Как мне не плакать. Сирота я, без роду-племени. Жила здесь с бабушкой. Ударила меня судьба раз, да, видно, мало ей показалось—ударила и во второй: умер­ла моя бабушка. Как мне теперь жить-горевать одной в этом лесу. Красота моя и молодость без глаза людского вянут, горят от тоски, и жить мне весь век свой старухой в этой избушке.
 
Заметил охотник: и верно, морщинки лучатся у глаз красавицы.
— Так выходи замуж, вот и будет тебе родной человек! — посоветовал он.
— За кого же выходить в этом лесу?
— Выходи за меня, я тебя никому в обиду не дам.
— Согласна. Люб ты мне. Приезжай за мной на трех подводах — приданое у меня большое. Да не пугайся, коль увидишь меня не такой, какова я сейчас.
 
Вышел охотник из избушки, а тропинка тут же выве­ла его на опушку леса, почти к самому дому. А дома братья уже собираются на поиски его. Обрадовались, уви­дев младшенького здоровым и невредимым. А он и гово­рит:
— В лесу, недалеко от опушки, есть избушка, а в ней живет девица-красавица. Решил я жениться на ней. Го­товьте три подводы, поедем за невестой.
— Да как же ты женишься? Обычай не позволяет младшему переходить дорогу старшим братьям. Пусть сначала они женятся, а ты подожди.
— Не могу ждать, слово невесте дал, ждет она.
— Матушка, батюшка, — говорят старшие братья. — Пусть женится, коль обещал невесте. Мы не в обиде. Обычаи созданы людьми, люди и изменить их могут.
 
Запрягли братья трех лошадей и поехали за невестой. Входят они в избушку, а младший что-то замешкался у входа, видят — сидит старуха, старая-престарая, щеки от­висли, глаза тусклые и во рту нет ни одного зуба.
— Где же тут девушка-красавица, невеста нашего брата?
 
Молчит старуха. Тут вошел младший, братья и спра­шивают:
— Где же твоя невеста?
— Да вот же она, — показывает юноша на старуху.
 
Делать нечего, собрали братья приданое, усадили ста­руху на воз и отправились домой. А там уже праздничный стол накрыт, гости пришли. Как такую невесту пока­жешь? Да делать нечего, гости требуют ее, чтоб посмо­треть, оценить.
 
Как ввели ее, так все и ахнули от удивления. А она села за стол, но ничего не ест: мясо в правый рукав опус­кает, суп в левый выливает. Попросила затем плясовую сыграть на свирели. Был среди гостей один юноша, даль­ний — двенадцатого колена — родственник, стройный, кра­сивый, веселый, а уж на свирели играл… не выскажешь. Как заиграл он — вышла старуха плясать. Да так лад­но пошла, будто и не старуха вовсе. Тряхнула правым рукавом — вырос вокруг избы чудесный сад, тряхнула левым — разлилось озеро, птицы в саду поют, гуси-лебе­ди по воде горделиво плавают…
 
Тут бы венчаться надо, да говорит невеста жениху, что не будет она венчаться, пока не попробует маленьких ле­пешек, сдобренных материнским молоком. Пусть-де мать сцедит своего молока да замесит на нем тесто.
 
Пошел жених к матери, а та и говорит:
— Что ты, откуда ж быть молоку? Вы, мои дети, еще маленькими все до капли выпили.
 
Возвращается он к невесте:
— Нет у матери молока.
— Пусть попробует. Как будто для дочери. Неужели ни капли не даст мне?
 
Пришел сын к матери и просит:
— Матушка, попробуй. Как будто для дочери сцежи­ваешь.
 
Вспомнила тут мать свою доченьку, которую оставила в лесу, всплакнула, вспомнив. Глядь, а в грудях молоко. Замесила она на нем тесто, испекла маленьких лепешек, угостила невесту. И как только та откусила кусочек — превратилась сразу же в такую красавицу, что второй по­добной на всем белом свете не сыскать.
— Мама, — сказала она. — Устрашилась ты молвы людской и оставила меня младенцем в лесу у колоды. Так не нарушай и сейчас обычай — не венчай сына с до­черью. Вернулась я к тебе, к родной матери. Назови же меня дочкой.
— Родная ты моя, прости. Обманули меня тогда, со­рвали землянику, а есть не стали — выбросили. Виновата я пред тобой. То-то грудь у меня часто болела. Видно, то молоко, что тебе предназначено было, давало о себе знать.
— Не беспокойся, мама. Не будет грудь у тебя болеть, и я молоком материнским горькую жизнь свою сдобрила. А как же со свадьбой быть?
— Объявим гостям, что уж коль ты молока моего по­пробовала, то стала мне дочерью, и нельзя теперь выда­вать тебя за моего сына. А чтобы свадьба не сорвалась, выбери из гостей юношу, что тебе по нраву, вот и обвенча­ем вас.
 
Так и сделали. Подошла невеста к молодому музыкан­ту и сказала:
— Вот мой суженый, матушка. Благослови нас.
 
После этого сыграли веселую свадьбу и отвезли неве­сту в дом жениха. Жили они долго и счастливо, в любви и согласии дожили до самой старости. Он играл на своей свирели самые нежные мелодии, а она наградила его тре­мя сыновьями и четырьмя дочками. А когда умерла, дети посадили на ее могиле березку. Каждой весной прилетала туда кукушка и куковала. Тоскливой, была песня одино­кой кукушки, ведь она-то не знала ни своей матери, ни своих детей.