Молдавская народная сказка
Жил-был когда-то чабан, и было у него три послушных, трудолюбивых дочери. Он пас овец, а дочки управлялись с делами по дому, и все шло так, как должно было идти. Да с некоторых пор стал чувствовать чабан, что старость гнетет его к земле, и в один прекрасный день так сказал он своим дочкам:
— Дорогие мои, стар я стал, нет у меня больше сил пасти отару.
— Ах, отец, не печалься, оставайся дома, отдохни, наберись сил, а отару будем мы пасти но очереди,- говорит старшая дочь.
— Согласился б я, дорогая, если б вы были парнями, вы же —
девушки-домоседки, боюсь, только выйдете в поле — перепугаетесь чего-нибудь.
— Ох, батюшка,- возразила ему старшая дочь,- увидишь, как еще станем пасти, радоваться будешь — не нарадуешься.
— Помолчи, дочь, ибо с тех пор, как пасу овец, не видел еще чабана с платком на голове и в юбке.
— А мы оденемся в мужскую одежду: зипун, кушму, постолы. Никто нас и не узнает.
— Может, и так.
Недолго думая, надела старшая дочь зипун, обула постолы, на голову натянула кушму,- чем не парень! — обвязалась потом кушаком красным, как пламя, кушму же загнула эдак залихватски. Выпустила затем овец из загона, вывела отару за село и, наигрывая на флуере, направилась к небольшому холму. Старый отец ни придал особого значения словам и смелости дочери, он просто хотел проверить, может ли надеяться в случае беды на нее. Прячась, чтоб не видели остальные дочери, вытащил он из-за балки медвежью шкуру, прокрался в кустарник, натянул на себя шкуру и явился к отаре,- мрр… мрр!.,- кидается прямо на овец. Овечки же, едва увидели, что к ним приближается зверь, разбежались вмиг, глазами и то не поймать бы их. Чабан окаменел на месте от страха. Ноги задрожали, палку выронил из рук и, закричав от ужаса, повернул назад, домой, так что только пятки засверкали.
Горестно и досадно стало старику, как никогда. Придя домой, увидел он дочь свою, перепуганную насмерть и блед-»ную, как воск.
— Ох, беды мои, знал же я, что на вас надежды мало. Только и годитесь, что у плиты вертеться.
— Не огорчайся, отец,- говорит вторая дочь,- поведу теперь я овец на пастбище.
— Дочь дорогая, сидела б ты лучше дома, не хочется мне, чтоб и тебя так напугали звери, как твою сестру.
Да не мог ее отговорить. Девушка оделась в мужскую одежду и погнала овец туда, где трава была гуще.
Отец же не мог усидеть на месте. Хотел он убедиться, может ли быть уверенным в разуме и смелости средней дочери, если (не дай, господь!) случится с ней какая беда. И так же скрываясь, незаметно взял медвежью шкуру, на лесной поляне, к которой как раз приближалась дочь с отарой, надел на себя шкуру и — мрр! мрр!..- вышел к ним. Девушка, увидев такую громадину, что шла на нее, рыча и лязгая зубами, повернула овец назад и побежала что было мочи.
Старик же спрятал шкуру и бегом за дочерью. Во двор вошли они почти одновременно. А дома — плач, стенанья, бедный человек света белого не взвидел от такого переполоха. Собрав всех трех дочерей, принялся он их успокаивать и жаловаться на судьбу:
— Ох, мои беды, видно, нету счастья мне на свете: будь у меня сын, была
бы сегодня помощь, а так что делать? Пропадут овцы, ухоженные мной, и после стольких лет тяжелого труда останусь я ни с чем.
Младшая дочь так близко к сердцу приняла сетованья отца, что решила помочь его беде во что бы то ни стало.
— Отец,- сказала она,- поведу и я овец на пастбище.
— Оставь, дочь моя, не было мне помощи от старших твоих сестер, а от тебя — тем более. Боюсь, перепугаешься так, что потом в себя не придешь.
— Не испугаюсь я ничего на свете.
— Так все вы говорите дома, под родительской крышей, а там, на поле, дрожите от страха.
Но отговорить никак не мог ее. Сколько ни урезонивал, все равно она сделала так, как сказала. Надела зипун, обула постолы, натянула кушму на голову и отправилась с овцами в лес.
Как вывела она отару во широко поле, одна овечка принялась блеять да суетиться, места себе не находит, будто заболела вертянкой.
— Что приключилось, миоара милая, не по душе тебе твой хозяин иль трава полевая?
— И трава мне нравится, и хозяин по душе, а не могу себе места найти, потому что боюсь:, опять медведь встретится — испугаешься до смерти, как перепугались твои старшие сестры.
Девушка, как все девушки, хоть и была смелой, но все жа боялась одна-одинешенька в поле, и поддержки никакой.
— Ты много раз паслась в этих опасных местах, миоара милая, не будет ли лучше обойти их?
— Обходи-не обходи, опасность — впереди, но ты не бойся. Как увидишь,
что медведь направляется к отаре — кидайся к нему с батогом и бей по морде. Девушка очень уж хотела сдержать слово, данное отцу, приободрилась и пошла вперед,- туда, откуда обычно зверь
появлялся. Вот и медведь показался, рыча, лязгая зубами, и бросился на овец и девушку. Овцы перепугались, сбились в кучу и хотели было бежать прочь. Девушка же покрутила батогом над головой, свистнула и — трах! — один раз медведя по морде,- бах! — по ребрам так, что отец почувствовал, как медвежья шкура расползается от ударов. Отскочил он в сторону и закричал:
— Стой, дочь моя, не бей!
Девушка, услышав такое, ушам своим и глазам не поверила. Задрожала вся, а отец подошел к ней, обнял и так сказал:
— Дочь моя, ты сдержала слово, не перепугалась, как твои сестры, отныне
ты будешь пасти овец, и я спокоен,- знаю, что есть кому ухаживать за ними, и никто отныне не отважится сказать, что ты не настоящий чабан. И стала она пасти овец, обошла с ними, все места вдоль и поперек. Дела шли как по маслу, и отцу было легко на сердце, и людям приятно видеть такого чабана. -Однажды повела она отару в места, более отдаленные, и там повстречался ей другой чабан с отарой. Как обычно при встрече двух чабанов, соединили они отары, один — слово, другой — второе, разговорились, и узнала девица, что этот чабан — сын бабы Котороанцы.
Так пасли они и пасли овец вместе. Да вот как-то посмотрел сын бабы Котороанцы на девушку более долгам взглядом, и ёкнуло у него сердце: понял он, что чабан этот — девица, а не парень, как можно было думать, глядя на одежду. Эта догадка, пустившая ростки в его сердце, не давала ему покоя и грызла день и ночь, заставляя его бороться с думами, как море бьется с ветрами.
Украдкой глядел парень то на румянец щек, то на плавную походку, то на сладкие уста, а вечерами, когда пригонял он отару домой, видела Котороанца, что сын ее тяжко вздыхает и тает прямо на глазах.
— Да что с тобой, сыпок дорогой,- обратилась она к нему как-то,- что случилось? Может, несчастье какое?
— Да нет же,- говорит он.- Встретился я сегодня с одним чабаном, и показалось мне по тому, как он ходит и как ведет себя, что это девушка, но ни словом, ни главами не мог я проникнуть в тайну.
— Не кручинься, а испытай его, как я тебе сейчас посоветую, и обязательно все узнаешь. Завтра, когда встретишься с ним, поведи овец под полог леса, где будут птицы и цветы, и, если это будет юноша,- потянется к деревьям, чтоб выбрать палку для батога или ветку для свирели, а если будет девушка,- потянется она к цветам.
Сын Котороанцы ожил вмиг и решил сделать, как посоветовала мать. На другой день, распевая, влюбленный в поля и кодры, приблизился он к отаре девицы.
Но, как земля с ее богатствами отражается в спокойных и тихих водах, так думы и чувства одних исподволь передаются сердцам других, более
дальновидных и осторожных. Волшебная миоара угадала мысли сына Котороанцы и все старалась найти разгадку всем козням, какие могла подстроить Котороанца девушке.
Как пришло время идти в кодры, шепнула она о своих догадках девушке, и — теперь держись! — решили они вкрутить парню мозги. Свистя и играя на свирели, дошли до леса» откуда начиналось пастбище, усеянное цветами такими прекрасными, что хватали за сердце и звали к себе, чтоб хоть понюхали их или потрогали руками. Девушка же наступала на них, будто и не видела, и все удалялась в чащу, увлекая за собой чабана,- выбрать палку для батога и ветку для свирели.
Сын Котороанцы был огорошен и терялся в догадках. Вечером пришел он домой грустный, задумчивый. Котороанца успокоила его как могла, утешила и надоумила пригласить чабана к себе, тогда уж наверняка они узнают, девушка это или юноша.
Сказано — сделано. Повел сьш Котороанцы отару и все хочет казаться чабану преданным товарищем, а к вечеру принялся, начав издалека, зазывать чабаненка к себе домой, в гости. Девушка поначалу противилась — то да се, а потом пошла. Котороанца уже ждала их. Нагрела воды заранее — будто бы помыть голову своему сыну, а сама надумала другое: заставишь чабаненка помыться, тогда она увидит, есть ли у него косы, и все станет ясно. Миоара разузнала ли что или вынюхала, а только приблизилась к девушке и шепнула, какой ей готовится подвох, Ужаснулась та и попросила у овцы совета. Миоара сказала:
— Как приготовят тебе корыто для мытья, я пройду и ненароком опрокину, его, ты же скажи, что в другой воде та станешь мыться: Как на, будет Котороанца тебя уговаривать — отказывайся.
Так и сделали. Приготовила старуха все, что полагается, и зовет
чабаненка помыть голову. Неосторожная же миоара ковыляла, ковыляла вокруг
корыта и — опрокинула его.
— Вот бедовая овечка, напакостила мне,- говорит Котороанца.- Да погоди, поставлю сейчас другую воду греть.
— Не суетитесь зря, я в другой воде мыться не буду,- говорит чабаненок. Увидела Котороанца, что ничего не получается, и решила другим способом выведать тайну. Как стала укладывать чабанов спать, подложила им под головы по пучку базилика и шепнула сыну:
— Ложись, дорогой мой, до утра все разузнаю. Я положила вам под головы по пучку базилика, если не увянет до утра, — значит чабаненок — парень, а если увянет, — девушка.
Улеглись чабаны, один на одном уголке подушки, вто-рой — на другом, как уложила Котороанца, а на заре, когда сон особенно сладок, миоара взяла и поменяла пучки базилика.
Утром стала Котороанца проверять пучки, а они одинаковые. Ничего не вышло из ее ворожбы и колдовства.
-Тебе показалось, сын мой,- говорит она сыну.- Этот чабан — юноша. Раз уж выяснилось все таким образом, оставил сын Котороанцы свои догадки, расстался с чабаном и стал думать о своих делах. Через некоторое время он женился, и в мире и покое потекла его жизнь. Как-то случай занес девушку-чобана к дому сына Котороанцы. Подошла она ближе и видит: горит перед домом костер, а на треножниках варится что-то в горшке. Чуть подале, у дерева, сын Котороанцы свежует ягнёнка, а в доме хлопочет молодая хозяйка. Девушка подошла ближе. В это время костер разгорелся так ярко, что из горшка стало выплескиваться варево. Хозяйка
подбежала, обхватила горшок передником и хочет снимать его с огня. — Бог ты мой! — не выдержала девушка-чабан, — сколько по белому свету хожу, не видела еще хозяйку, чтобы снимала горшок передником.- И с досады бросила кушму оземь. Волосы ее рассыпались по плечам, окружили лицо золотистыми кольцами. Сын Котороанцы, как оглянулся и увидел ее, бросился к ней с распростертыми руками, чтоб обнять (а руки его были выпачканы кровью ягненка). Девушка же прокружилась вокруг себя и обернулась ласточкой. Только на том месте у шеи, где прикоснулись руки сына Котороанцы, осталась полоска цвета крови, и сохранилась она до наших дней.
Забилась ласточка и — фрр! фрр! фрр! — стала подниматься в небо. Сын Котороанцы схватил ее за хвост, а она рванулась изо всех сил, и в руках у него остался только пучок перьев. Посмотрел он ласточке вслед и увидел, что хвост у нее принял форму ножниц. А ласточка все удалялась и удалялась от него, скрываясь в небе.
С тех пор у ласточек и красная шейка, и хвост ножницами, а гнездо свое они вьют под крышами домов-знак того, что ведут свой род от рода человеческого.