Ася — повесть Тургенева И. С.

Ася — повесть Тургенева И. С.

 
I
 
Мне было тогда лет двадцать пять, — начал Н.Н., дела давно минувших

дней, как видите. Я только что вырвался на волю и уехал за границу, не
для того, чтобы «окончить мое воспитание», как говаривалось тогда, а
просто мне захотелось посмотреть на мир божий. Я был здоров, молод, ве-
сел, деньги у меня не переводились, заботы еще не успели завестись — я
жил без оглядки, делал, что хотел, процветал, одним словом. Мне тогда и
в голову не приходило, что человек не растение и процветать ему долго
нельзя. Молодость ест пряники золоченые, да и думает, что это-то и есть
хлеб насущный; а придет время — и хлебца напросишься. Но толковать об
этом не для чего.
 
Я путешествовал без всякой цели, без плана; останавливался везде, где
мне нравилось, и отправлялся тотчас далее, как только чувствовал желание
видеть новые лица — именно лица. Меня занимали исключительно одни люди;
я ненавидел любопытные памятники, замечательные собрания, один вид
лон-лакея возбуждал во мне ощущение тоски и злобы; я чуть с ума не сошел
в дрезденском «Грюне Гевелбе». Природа действовала на меня чрезвычайно,
но я не любил так называемых ее красот, необыкновенных гор, утесов, во-
допадов; я не любил, чтобы она навязывалась мне, чтобы она мне мешала.
Зато лица, живые человеческие лица — речи людей, их движения, смех — вот
без чего я обойтись не мог. В толпе мне было всегда особенно легко и от-
радно; мне было весело идти туда, куда шли другие, кричать, когда другие
кричали, и в то же время я любил смотреть, как эти другие кричат. Меня
забавляло наблюдать людей… да я даже не наблюдал их — я их рассматри-
вал с каким-то радостным и ненасытным любопытством. Но я опять сбиваюсь
в сторону.
 
Итак, лет двадцать тому назад я жил в немецком небольшом городке З.,
на левом берегу Рейна. Я искал уединения: я только что был поражен в
сердце одной молодой вдовой, с которой познакомился на водах. Она была
очень хороша собой и умна, кокетничала со всеми — и со мною, грешным, —
сперва даже поощряла меня, а потом жестоко меня уязвила, пожертвовав
мною одному краснощекому баварскому лейтенанту. Признаться сказать, рана
моего сердца не очень была глубока; но я почел долгом предаться на неко-
торое время печали и одиночеству — чем молодость не тешится! — и посе-
лился в З.
 
Городок этот мне понравился своим местоположением у подошвы двух вы-
соких холмов, своими дряхлыми стенами и башнями, вековыми липами, крутым
мостом над светлой речкой, впадавшей в Рейн, — а главное, своим хорошим
вином. По его узким улицам гуляли вечером, тотчас после захождения солн-
ца (дело было в июне), прехорошенькие белокурые немочки и, встретясь с
иностранцем, произносили приятным голоском: «Guten Abend!» — а некоторые
из них не уходили даже и тогда, когда луна поднималась из-за острых крыш
стареньких домов и мелкие каменья мостовой четко рисовались в ее непод-
вижных лучах Я любил бродить тогда по городу; луна казалось, пристально
глядела на него с чистого неба; и город чувствовал этот взгляд и стоял
чутко и мирно, весь облитый ее светом, этим безмятежным и в то же время
тихо душу волнующим светом. Петух на высокой готической колокольне блес-
тел бледным золотом; таким же золотом переливались струйки по черному
глянцу речки; тоненькие свечки (немец бережлив!) скромно теплились в уз-
ких окнах под грифельными кровлями; виноградные лозы таинственно высовы-
вали свои завитые усики из-за каменных оград; что-то пробегало в тени
около старинного колодца на трехугольной площади, внезапно раздавался
сонливый свисток ночного сторожа, добродушная собака ворчала вполголоса,
а воздух так и ластился к лицу, и липы пахли так сладко, что грудь поне-
воле все глубже и глубже дышала, и слово «Гретхен» — не то восклицание,
не то вопрос — так и просилось на уста.
 
Городок З. лежит в двух верстах от Рейна. Я часто ходил смотреть на
величавую реку и, не без некоторого напряжения мечтая о коварной вдове,
просиживал долгие часы на каменной скамье под одиноким огромным ясенем.
Маленькая статуя мадонны с почти детским лицом и красным сердцем на гру-
ди, пронзенным мечами, печально выглядывала из его ветвей. На противопо-
ложном берегу находился городок Л., немного побольше того, в котором я
поселился. Однажды вечером я сидел на своей любимой скамье и глядел то
на реку, то на небо, то на виноградники. Передо мной белоголовые маль-
чишки карабкались по бокам лодки, вытащенной на берег и опрокинутой нас-
моленным брюхом кверху. Кораблики тихо бежали на слабо надувшихся пару-
сах; зеленоватые волны скользили мимо, чуть-чуть вспухая и урча. Вдруг
донеслись до меня звуки музыки; я прислушался. В городе Л. играли вальс;
контрабас гудел отрывисто, скрипка неясно заливалась, флейта свистала
бойко.
 
— Что это? — спросил я у подошедшего ко мне старика в плисовом жиле-
те, синих чулках и башмаках с пряжками.
— Это, — отвечал он мне, предварительно передвинув мундштук своей
трубки из одного угла губ в другой, — студенты приехали из Б. на ком-
мерш.
«А посмотрю-ка я на этот коммерш, — подумал я, — кстати же, я в Л. не
бывал». Я отыскал перевозчика и отправился на другую сторону.
 
II
 
Может быть, не всякий знает, что такое коммерш. Это особенного рода
торжественный пир, на который сходятся студенты одной земли или братства
(Landsmannschaft). Почти все участники в коммерше носят издавна установ-
ленный костюм немецких студентов: венгерки, большие сапоги и маленькие
шапочки с околышами известных цветов. Собираются студенты обыкновенно к
обеду под председательством сениора, то есть старшины, — и пируют до ут-
ра, пьют, поют песни, Landesvater, Gaudeamus, курят, бранят филистеров;
иногда они нанимают оркестр.
 
Такой точно коммерш происходил в г.Л. перед небольшой гостиницей под
вывескою Солнца, в саду, выходившем на улицу. Над самой гостиницей и над
садом веяли флаги; студенты сидели за столами под обстриженными липками;
огромный бульдог лежал под одним из столов; в стороне, в беседке из плю-
ща, помещались музыканты и усердно играли, то и дело подкрепляя себя пи-
вом. На улице, перед низкой оградой сада, собралось довольно много наро-
да: добрые граждане Л. не хотели пропустить случая поглазеть на заезжих
гостей. Я тоже вмешался в толпу зрителей. Мне было весело смотреть на
лица студентов; их объятия, восклицания, невинное кокетничанье молодос-
ти, горящие взгляды, смех без причины — лучший смех на свете — все это
радостное кипение жизни юной, свежей, этот порыв вперед — куда бы то ни
было, лишь бы вперед, — это добродушное раздолье меня трогало и поджига-
ло. «Уж не пойти ли к ним?» — спрашивал я себя…
 
— Ася, довольно тебе? — вдруг произнес за мной мужской голос по-русс-
ки
— Подождем еще, — ответил другой, женский голос на том же языке.
Я быстро обернулся… Взор мой упал на красивого молодого человека в
фуражке и широкой куртке; он держал под руку девушку невысокого роста, в
соломенной шляпе, закрывавшей всю верхнюю часть ее лица.
— Вы русские? — сорвалось у меня невольно с языка.
Молодой человек улыбнулся и промолвил:
— Да, русские.
— Я никак не ожидал… в таком захолустье, — начал было я.
— И мы не ожидали, — перебил он меня, — что ж? тем лучше. Позвольте
рекомендоваться: меня зовут Гагиным, а вот это моя… — он запнулся на
мгновение, — моя сестра. А ваше имя позвольте узнать?
 
Я назвал себя, и мы разговорились. Я узнал, что Гагин, путешествуя,
так же как и я, для своего удовольствия, неделю тому назад заехал в го-
родок Л., да и застрял в нем. Правду сказать, я неохотно знакомился с
русскими за границей. Я их узнавал даже издали по их походке, покрою
платья, а главное, по выраженью их лица. Самодовольное и презрительное,
часто повелительное, оно вдруг сменялось выражением осторожности и ро-
бости… Человек внезапно настораживался весь, глаз беспокойно бегал…
«Батюшки мои! не соврал ли я, не смеются ли надо мною», — казалось, го-
ворил этот уторопленный взгляд… Проходило мгновенье — и снова восста-
новлялось величие физиономии, изредка чередуясь с тупым недоуменьем. Да,
я избегал русских, но Гагин мне понравился тотчас. Есть на свете такие
счастливые лица: глядеть на них всякому любо, точно они греют вас или
гладят. У Гагина было именно такое лицо, милое, ласковое, с большими
мягкими глазами и мягкими курчавыми волосами. Говорил он так, что даже
не видя его лица, вы по одному звуку его голоса чувствовали, что он улы-
бается.
 
Девушка, которую он назвал своей сестрой, с первого взгляда показа-
лась мне очень миловидной. Было что-то свое, особенное, в складе ее
смугловатого, круглого лица, с небольшим тонким носом, почти детскими
щечками и черными, светлыми глазами. Она была грациозно сложена, но как
будто не вполне еще развита. Она нисколько не походила на своего брата.
— Хотите вы зайти к нам? — сказал мне Гагин, — кажется, довольно мы
насмотрелись на немцев. Ася, пойдем домой?
Девушка утвердительно кивнула головой.
— Мы живем за городом, — продолжал Гагин, — в винограднике, в одино-
ком домишке, высоко. У нас славно, посмотрите. Хозяйка обещала пригото-
вить нам кислого молока. Теперь же скоро стемнеет, и вам лучше будет пе-
реезжать Рейн при луне.
 
Мы отправились. Через низкие ворота города (старинная стена из булыж-
ника окружала его со всех сторон, даже бойницы не все еще обрушились) мы
вышли в поле и, пройдя шагов сто вдоль каменной ограды, остановились пе-
ред узенькой калиткой. Гагин отворил ее и повел нас в гору по крутой
тропинке. С обеих сторон, на уступах, рос виноград; солнце только что
село, и алый тонкий свет лежал на зеленых лозах, на высоких тычинках, на
сухой земле, усыпанной сплошь крупным и мелким плитняком, и на белой
стене небольшого домика, с косыми черными перекладинами и четырьмя свет-
лыми окошками, стоявшего на самом верху горы, по которой мы взбирались.
— Вот и наше жилище! — воскликнул Гагин, как только мы стали прибли-
жаться к домику, — а вот и хозяйка несет молоко. Guten Abend, Madame!..
Мы сейчас примемся за еду; но прежде, — прибавил он, — оглянитесь… ка-
ков вид?
 
Вид был, точно, чудесный. Рейн лежал перед нами весь серебряный, меж-
ду зелеными берегами; в одном месте он горел багряным золотом заката.
Приютившийся к берегу городок показывал все свои дома и улицы; широко
разбегались холмы и поля. Внизу было хорошо, но наверху еще лучше: меня
особенно поразил чистота и глубина неба, сияющая прозрачность воздуха.
Свежий и легкий, он тихо колыхался и перекатывался волнами, словно и ему
было раздольнее на высоте.
 
— Отличную вы выбрали квартиру, — промолвил я.
— Это Ася ее нашла, — отвечал Гагин. — Ну-ка, Ася, — продолжал он, —
распоряжайся. Вели все сюда подать. Мы станем ужинать на воздухе. Тут
музыка слышнее. Заметили ли вы, — прибавил он, обратясь ко мне, — вблизи
иной вальс никуда не годится — пошлые, грубые звуки, — а в отдаленье, —
чудо! так и шевелит в вас все романтические струны.
 
Ася (собственное имя ее было Анна, но Гагин называл ее Асей, и уж вы
позвольте мне ее так называть) — Ася отправилась в дом и скоро вернулась
вместе с хозяйкой. Они вдвоем несли большой поднос с горшком молока, та-
релками, ложками, сахаром, ягодами, хлебом. Мы уселись и принялись за
ужин. Ася сняла шляпу; ее черные волосы, остриженные и причесанные, как
у мальчика, падали крупными завитками на шею и уши. Сначала она дичилась
меня; но Гагин сказал ей:
 
— Ася, полно ежиться! он не кусается.
Она улыбнулась и немного спустя уже сама заговаривала со мной. Я не
видел существа более подвижного. Ни одно мгновение она не сидела смирно;
вставала, убегала в дом и прибегала снова, напевала вполголоса, часто
смеялась, и престранным образом: казалось, она смеялась не тому, что
слышала, а разным мыслям, приходившим ей в голову. Ее большие глаза гля-
дели прямо, светло, смело, но иногда веки ее слегка щурились, и тогда
взор ее внезапно становился глубок и нежен.
 
Мы проболтали часа два. День давно погас, и вечер, сперва весь огнис-
тый, потом ясный и алый, потом бледный и смутный, тихо таял и переливал-
ся в ночь, а беседа наша все продолжалась, мирная и кроткая, как воздух,
окружавший нас. Гагин велел принести бутылку рейнвейна; мы ее роспили не
спеша. Музыка по-прежнему долетала до нас, звуки ее казались слаще и
нежнее; огни зажглись в городе и над рекою. Ася вдруг опустила голову,
так что кудри ей на глаза упали, замолкла и вздохнула, а потом сказала
нам, что хочет спать, и ушла в дом; однако я видел, как она, не зажигая
свечи, долго стояла за нераскрытым окном. Наконец, луна встала и заигра-
ла по Рейну; все осветилось, потемнело, изменилось, даже вино в наших
граненых стаканах заблестело таинственным блеском. Ветер упал, точно
крылья сложил, и замер; ночным, душистым теплом повеяло от земли.
 
— Пора! — воскликнул я, — а то, пожалуй, перевозчика не сыщешь.
— Пора, — повторил Гагин.
 
Мы пошли вниз по тропинке. Камни вдруг посыпались за нами: это Ася
нас догоняла.
 
— Ты разве не спишь? — спросил ее брат, но она, не ответив ему ни
слова, пробежала мимо.
 
Последние умирающие плошки, зажженные студентами в саду гостиницы,
освещали снизу листья деревьев, что придавало им праздничный и фантасти-
ческий вид. Мы нашли Асю у берега: она разговаривала с перевозчиком. Я
прыгнул в лодку и простился с новыми моими друзьями. Гагин обещал навес-
тить меня следующий день; я пожал его руку и протянул свою Асе; но она
только посмотрела на меня и покачала головой. Лодка отчалила и понеслась
по быстрой реке. Перевозчик, бодрый старик, с напряжением погружал весла
в темную воду.
— Вы в лунный столб въехали, вы его разбили, — закричала мне Ася.
Я опустил глаза; вокруг лодки, чернея, колыхались волны.
— Прощайте! — раздался опять ее голос.
— До завтра, — проговорил за нею Гагин.
 
Лодка причалила. Я вышел и оглянулся. Никого уж не было видно на про-
тивоположном берегу. Лунный столб опять тянулся золотым мостом через всю
реку. Словно на прощание примчались звуки старинного лансеровского валь-
са. Гагин был прав: я почувствовал, что все струны моего сердца задрожа-
ли в ответ на те заискивающие напевы. Я отправился домой через потемнев-
шие поля, медлено вдыхая пахучий воздух, и пришел в свою комнату весь
разнеженный сладостным томлением беспредметных и бесконечных ожиданий.
 
Я чувствовал себя счастливым… Но отчего я был счастлив? Я ничего не
желал, я ни о чем не думал… Я был счастлив.
Чуть не смеясь от избытка приятных и игривых чувств, я нырнул в пос-
тель и уже закрыл было глаза, как вдруг мне пришло на ум, что в течение
вечера я ни разу не вспомнил о моей жестокой красавице… «Что же это
значит? — спросил я самого себя. — Разве я не влюблен?» Но, задав себе
этот вопрос, я, кажется, немедленно заснул, как дитя в колыбели.
 
III
 
На другое утро (я уже проснулся, но еще не вставал) стук палки раз-
дался у меня под окном, и голос, который я тотчас признал за голос Гаги-
на, запел:
Ты спишь ли? Гитарой Тебя разбужу…
Я поспешил отворить ему дверь.
— Здравствуйте, — сказал Гагин, входя, — я вас раненько потревожил,
на посмотрите, какое утро. Свежесть, роса, жаворонки поют…
Со своими курчавыми блестящими волосами, открытой шеей и розовыми ще-
ками он сам был свеж, как утро.
 
Я оделся; мы вышли в садик, сели на лавочку, велели подать себе кофе
и принялись беседовать. Гагин рассказал мне свои планы на будущее: вла-
дея порядочным состоянием и ни от кого не завися, он хотел посвятить се-
бя живописи и только сожалел о том, что поздно хватился за ум и много
времени потратил по-пустому; я также упомянул о моих предположениях, да,
кстати, поведал ему тайну моей несчастной любви. Он выслушал меня со
снисхождением, но, сколько я мог заметить, сильного сочувствия к моей
страсти я в нем не возбудил. Вздохнувши вслед за мной два раза из вежли-
вости, Гагин предложил мне пойти к нему посмотреть его этюды. Я тотчас
согласился.
 
Мы не застали Асю. Она, по словам хозяйки, отправилась на «развали-
ну». Верстах в двух от города Л. находились остатки феодального замка.
Гагин раскрыл мне все свои картоны. В них было много жизни и правды,
что-то свободное и широкое; но ни один из них не был окончен, и рисунок
показался мне небрежен и неверен. Я откровенно высказал ему мое мнение.
 
— Да, да, — подхватил он со вздохом, — вы правы; все это очень плохо
и незрело, что делать! Не учился я как следует, да и проклятая славянс-
кая распущенность берет свое. Пока мечтаешь о работе, так и паришь ор-
лом; землю, кажется, сдвинул бы с места — а в исполнении тотчас слабеешь
и устаешь.
Я начал было ободрять его, но он махнул рукой и, собравши картоны в
охапку, бросил их на диван.
 
— Коли хватит терпенья, из меня выйдет что-нибудь, — промолвил он
сквозь зубы, — не хватит, останусь недорослем из дворян.Пойдемте-ка луч-
ше Асю отыскивать, — сказал он.
Мы пошли.
 
IV
 
Дорога к развалине вилась по скату узкой лесистой долины; на дне ее
бежал ручей и шумно прядал через камни, как бы торопясь слиться с вели-
кой рекой, спокойно сиявшей за темной гранью круто рассеченных горных
гребней. Гагин обратил мое внимание на некоторые счастливо освещенные
места; в словах его слышался если не живописец, то уже наверное худож-
ник. Скоро показалась развалина. На самой вершине голой скалы возвыша-
лась четырехугольная башня, вся черная, еще крепкая, но словно разруб-
ленная продольной трещиной. Мшистые стены примыкали к башне; кое-где ле-
пился плющ; искривленные деревца свешивались с седых бойниц и рухнувших
сводов. Каменистая тропинка вела к уцелевшим воротам. Мы уже подходили к
ним, как вдруг впереди нас мелькнула женская фигура, быстро перебежала
по груде обломков и уселась на уступе стены, прямо над пропастью.
 
— А ведь это Ася! — воскликнул Гагин, — экая сумасшедшая!
 
Мы вошли в ворота и очутились на небольшом дворике, до половины за-
росшем дикими яблонями и крапивой. На уступе сидела, точно, Ася. Она по-
вернулась к нам лицом и засмеялась, но не тронулась с места. Гагин пог-
розил ей пальцем, а я громко упрекнул ее в неосторожности.
 
— Полноте, — сказал мне шепотом Гагин, — не дразните ее; вы ее не
знаете: она, пожалуй, еще на башню взберется. А вот вы лучше подивитесь
смышлености местных жителей.
 
Я оглянулся. В уголке, приютившись в крошечном деревянном балаганчи-
ке, старушка вязала чулок и косилась на нас через очки. Она продавала
туристам пиво, пряники и зельтерскую воду. Мы уместились на лавочке и
принялись пить из тяжелых оловянных кружек довольно холодное пиво. Ася
продолжала сидеть неподвижно, подобрав под себя ноги и закутавшись ки-
сейным шарфом; стройный облик ее отчетливо и красиво рисовался на ясном
небе; но я с неприязненным чувством посматривал на нее. Уже накануне за-
метил я в ней что-то напряженное, не совсем естественное… «Она хочет
удивить нас, — думал я, — к чему это? Что за детская выходка?» Словно
угадавши мои мысли, она вдруг бросила на меня быстрый и пронзительный
взгляд, засмеялась опять, в два прыжка соскочила со стены и, подойдя к
старушке, попросила у ней стакан воды.
 
— Ты думаешь, я хочу пить? — промолвила она, обращаясь к брату, —
нет; тут есть цветы на стенах, которые непременно полить надо.
 
Гагин ничего не ответил ей; а она, с стаканом в руке, пустилась ка-
рабкаться о развалинам, изредка останавливаясь, наклоняясь и с забавной
важностью роняя несколько капель воды, ярко блестевших на солнце. Ее
движения были очень милы, но мне по-прежнему было досадно на нее, хотя я
невольно любовался ее легкостью и ловкостью. На одном опасном месте она
нарочно вскрикнула и потом захохотала… Мне стало еще досаднее.
 
— Да она как коза лазит, — пробормотала себе под нос старушка, отор-
вавшись на мгновенье от своего чулка.
Наконец, Ася опорожнила весь свой стакан и, шаловливо покачиваясь,
возвратилась к нам. Странная усмешка слегка подергивала ее брови, ноздри
и губы; полудерзко, полувесело щурились темные глаза
«Вы находите мое поведение неприличным, — казалось, говорило ее лицо
— все равно: я знаю, вы мной любуетесь».
— Искусно, Ася, искусно, — промолвил Гагин вполголоса.
 
Она вдруг как будто застыдилась, опустила свои длинные ресницы и
скромно подсела к нам, как виноватая. Я тут в первый раз хорошенько
рассмотрел ее лицо, самое изменчивое лицо, какое я только видел. Нес-
колько мгновений спустя оно уже все побледнело и приняло сосредоточен-
ное, почти печальное выражение; самые черты ее мне показались больше,
строже, проще. Она вся затихла. Мы обошли развалину кругом (Ася шла за
нами следом) и полюбовались видами. Между тем час обеда приближался.
Расплачиваясь со старушкой, Гагин спросил еще кружку пива и, обернувшись
ко мне, воскликнул с лукавой ужимкой:
 
— За здоровье дамы вашего сердца!
— А разве у него, — разве у вас есть такая дама? — спросила вдруг
Ася.
— Да у кого же ее нет? — возразил Гагин.
Ася задумалась на мгновение; ее лицо опять изменилось, опять появи-
лась на нем вызывающая, почти дерзкая усмешка.
На возвратном пути она пуще хохотала и шалила. Она сломала длинную
ветку, положила ее к себе на плечо, как ружье, повязала себе голову шар-
фом. Помнится, нам встретилась многочисленная семья белокурых и чопорных
англичанах; все они, словно по команде, с холодным изумлением проводили
Асю своими стеклянными глазами, а она, как бы им назло, громко запела.
Воротясь домой, она тотчас ушла к себе в комнату и появилась только к
самому обеду, одетая в лучшее свое платье, тщательно причесанная, пере-
тянутая и в перчатках. За столом она держалась очень чинно, почти чопор-
но, едва отведывала кушанья и пила воду из рюмки. Ей явно хотелось ра-
зыграть передо мною новую роль — роль приличной и благовоспитанной ба-
рышни. Гагин не мешал ей: заметно было, что он привык потакать ей во
всем. Он только по временам добродушно взглядывал на меня и слегка пожи-
мал плечом, как бы желая сказать: «Она ребенок; будьте снисходительны».
Как только кончился обед, Ася встала и, надевая шляпу, спросила Гагина:
можно ли ей пойти к фрау Луизе?
— Давно ли ты стала спрашиваться? — отвечал он со своей неизменной,
на этот раз несколько смущенной улыбкой, — разве тебе скучно с нами?
— Нет, но я вчера еще обещала фрау Луизе побывать у нее; притом же я
думала, что вам будет лучше вдвоем: господин Н. (она указала на меня)
что-нибудь еще тебе расскажет.
Она ушла.
— Фрау Луизе, — сказал Гагин, стараясь избегать моего взора, — вдова
бывшего здешнего бургомистра, добрая, впрочем пустая старушка. Она очень
полюбила Асю. У Аси страсть знакомиться с людьми круга низшего: я заме-
тил: причиною этому всегда бывает гордость. Она у меня очень избалована,
как видите, — прибавил он, помолчав немного, — да что прикажете делать?
Взыскивать я ни с кого не умею, а с нее и подавно. Я обязан быть снисхо-
дительным с нею.
Я промолчал. Гагин переменил разговор. Чем больше я узнавал его, тем
сильнее я к нему привязывался. Я скоро его понял. Это была прямо русская
душа, правдивая, честная, простая, но, к сожалению, немного вялая, без
цепкости и внутреннего жара. Молодость не кипела в нем ключом; она све-
тилась тихим светом. Он был очень мил и умен, но я не мог себе предста-
вить, что с ним станется, как только он возмужает. Быть художником…
Без горького, постоянного труда не бывает художников… а трудиться, ду-
мал я, глядя на его мягкие черты, слушая его неспешную речь — нет! тру-
диться ты не будешь, сдаться ты не сумеешь. Но не полюбить его не было
возможности: сердце так и влеклось к нему. Часа четыре провели мы вдво-
ем, то сидя на диване, то медленно расхаживая перед домом; и в эти четы-
ре часа сошлись окончательно.
Солнце село, и мне уже пора было идти домой. Ася все еще не возвраща-
лась.
— Экая она у меня вольница! — промолвил Гагин. — Хотите, я пойду про-
вожать вас? Мы по пути завернем к фрау Луизе; я спрошу, там ли она? Крюк
не велик.
Мы спустились в город и, свернувши в узкий, кривой переулочек, оста-
новились перед домом в два окна шириною и вышиною в четыре этажа. Второй
этаж выступал на улицу больше первого, третий и четвертый еще больше
второго; весь дом с своей ветхой резьбой, двумя толстыми внизу, острой
черепичной кровлей и протянутым в виде клюва воротом на чердаке казался
огромной, сгорбленной птицей.
— Ася! — крикнул Гагин, — ты здесь?
Освещенное окно в третьем этаже стукнуло и открылось, и мы увидали
темную головку Аси. Из-за нее выглядывало беззубое и подслеповатое лицо
старой немки.
— Я здесь, — проговорила Ася, кокетливо опершись локтями на оконницу,
— мне здесь хорошо. На тебе, возьми, — прибавила она, бросая Гагину вет-
ку гераниума, — вообрази, что я дама твоего сердца.
Фрау Луизе засмеялась.
— Н. уходит, — ответил Гагин, — он хочет с тобой проститься.
— Будто? — промолвила Ася, — в таком случае дай ему мою ветку, а я
сейчас вернусь.
Она захлопнула окно и, кажется, поцеловала фрау Луизе. Гагин протянул
мне молча ветку. Я молча положил ее в карман, дошел до перевоза и переб-
рался на другую сторону.
Помнится, я шел домой, ни о чем не размышляя, но с странной тяжестью
на сердце, как вдруг меня поразил сильный, знакомый, но в Германии ред-
кий запах. Я остановился и увидал возле дороги небольшую грядку конопли.
Ее степной запах мгновенно напомнил мне родину и возбудил в душе страст-
ную тоску по ней. Мне захотелось дышать русским воздухом, ходить по
русской земле. «Что я здесь делаю, зачем таскаюсь в чужой стороне, между
чужими?» — воскликнул я, и мертвенная тяжесть, которую я ощущал на серд-
це, разрешилась внезапно в горькое и жгучее волнение. Я пришел домой
совсем в другом настроении духа, чем накануне. Я чувствовал себя почти
рассерженным и долго не мог успокоиться. Непонятная мне самому досада
меня разбирала. Наконец, я сел, и, вспомнив о своей коварной вдове,
(официальным воспоминанием обо этой даме заключался каждый мой день),
достал одну из ее записок. Но я даже не раскрыл ее; мысли мои тотчас
приняли иное направление. Я начал думать… думать об Асе. Мне пришло в
голову, что Гагин в течение разговора намекнул мне на какие-то затрудне-
ния, препятствующие его возвращению в Россию… «Полно, сестра ли она
его?» — произнес я громко.
Я разделся, лег и старался заснуть; но час спустя я опять сидел в
постели, облокотившись локтем на подушку, и снова думал об этой «каприз-
ной девочке с натянутым смехом…». «Она сложена, как маленькая рафаэ-
левская Галатея в Фарнезине, — шептал я, — да; и она ему не сестра…»
А записка вдовы преспокойно лежала на полу, белея в лучах луны.
 
V
 
На следующее утро опять я пошел в Л. Я уверял себя, что мне хочется
повидаться с Гагиным, но втайне я хотел посмотреть, что станет делать
Ася, так ли она будет «чудить», как накануне. Я застал обоих в гостиной,
и странное дело! — оттого ли, что я ночью и утром много размышлял о Рос-
сии, — Ася показалась мне совершенно русской девушкой, простою девушкой,
чуть не горничной. На ней было старенькое платьице, волосы она зачесала
за уши и сидела, не шевелясь, у окна да шила в пяльцах, скромно, тихо,
точно она век свой ничем другим не занималась. Она почти ничего не гово-
рила, спокойно посматривала на свою работу, и черты ее приняли такое
незначительное, будничное выражение, что мне невольно вспомнились наши
доморощенные Кати и Маши. Для довершения сходства она принялась напевать
вполголоса «Матушку, голубушку». Я глядел на ее желтоватое, угасшее ли-
чико, вспоминал о вчерашних мечтаниях, и жаль мне было чего-то. Погода
была чудесная. Гагин объявил нам, что пойдет сегодня рисовать этюд с на-
туры: я спросил его, позволит ли он мне провожать его, не помешаю ли я
ему?
— Напротив, — возразил он, — вы мне можете хороший совет дать.
Он надел круглую шляпу a la Van Dyck, блузу, взял картон под мышку и
отправился; я поплелся вслед за ним. Ася осталась дома. Гагин, уходя,
попросил ее позаботиться о том, чтобы суп был не слишком жидок: Ася обе-
щалась побывать на кухне. Гагин добрался до знакомой уже мне долины,
присел на камень и начал срисовывать старый дуплистый дуб с раскидистыми
сучьями. Я лег на траву и достал книжку; но я двух страниц не прочел, а
он только бумагу измарал; мы все больше рассуждали, и, сколько я могу
судить, довольно умно и тонко рассуждали о том, как именно должно рабо-
тать, чего следует избегать, чего придерживаться и какое собственно зна-
чение художника в наш век. Гагин, наконец, решил, что он «сегодня не в
ударе», лег рядом со мной, и уж тут свободно потекли молодые наши речи,
то горячие, то задумчивые, то восторженные, но почти всегда неясные ре-
чи, в которых так охотно разливается русский человек. Наболтавшись досы-
та и наполнившись чувством удовлетворения, словно мы что-то сделали, ус-
пели в чем-то, вернулись мы домой. Я нашел Асю точно такою же, какою я
ее оставил; как я ни старался наблюдать за нею — ни тени кокетства, ни
признака намеренно принятой роли я в ней не заметил; на этот раз не было
возможности упрекнуть ее в неестественности.
— А-га! — говорил Гагин, — пост и покаяние на себя наложила.
К вечеру она несколько раз непритворно зевнула и рано ушла к себе. Я
сам скоро простился с Гагиным, и, возвратившись домой, не мечтал уже ни
о чем: этот день прошел в трезвых ощущениях. Помнится, однако, ложась
спать, я невольно промолвил вслух:
— Что за хамелеон эта девушка! — и, подумав немного, прибавил: — А
все-таки она ему не сестра.
 
VI
 
Прошли целые две недели. Я каждый день посещал Гагиных. Ася словно
избегала меня, но уже не позволяла себе ни одной из тех шалостей, кото-
рые так удивили меня в первые два дня нашего знакомства. Она казалась
втайне огорченной или смущенной; она и смеялась меньше. Я с любопытством
наблюдал за ней.
Она довольно хорошо говорила по-французски и по-немецки; но по всему
было заметно, что она с детства не была в женских руках и получила вос-
питание странное, необычное, не имевшее ничего общего с воспитанием са-
мого Гагина. От него, несмотря на его шляпу a la Van Dyck и блузу, так и
веяло мягким, полуизнеженным, великорусским дворянином, а она не походи-
ла на барышню; во всех ее движениях было что-то неспокойное: этот дичок
недавно был привит, это вино еще бродило. По природе стыдливая и робкая,
она досадовала на свою застенчивость и с досады насильственно старалась
быть развязной и смелой, что ей не всегда удавалось. Я несколько раз за-
говаривал с ней об ее жизни в России, о ее прошедшем: она неохотно отве-
чала на мои расспросы; я узнал, однако, что до отъезда за границу она
долго жила в деревне. Я застал ее раз за книгой, одну. Опершись головой
на обе руки и запустив пальцы глубоко в волосы, она пожирала глазами
строки.
— Браво! — сказал я, подойдя к ней, — как вы прилежны!
Она подняла голову, важно и строго посмотрела на меня.
— Вы думаете, что я только смеяться умею, — промолвила она и хотела
удалиться…
Я взглянул на заглавие книги: это был какой-то французский роман.
— Однако я ваш выбор похвалить не могу, — заметил я.
— Что же читать! — воскликнула она, и, бросив книгу на стол, прибави-
ла: — Так лучше пойду дурачиться, — и побежала в сад.
В тот же день, вечером, я читал Гагину «Германа и Доротею». Ася спер-
ва все только шныряла мимо нас, потом вдруг остановилась, приникла ухом,
тихонько подсела ко мне и прослушала чтение до конца. На следующий день
я опять не узнал ее, пока не догадался, что ей вдруг вошло в голову:
быть домовитой и степенной, как Доротея. Словом, она являлась мне полу-
загадочным существом. Самолюбивая до крайности, она привлекала меня, да-
же когда я сердился на нее. В одном только я более и более убеждался, а
именно в том, что она не сестра Гагина. Он общался с нею не по-братски:
слишком ласково, слишком снисходительно и в то же время несколько при-
нужденно.
Странный случай, по-видимому, подтвердил мои подозрения.
Однажды вечером, подходя к винограднику, где жили Гагины, я нашел ка-
литку запертою. Не долго думавши добрался я до одного обрушенного места
в ограде, уже прежде замеченного мною, и перескочил через нее. Недалеко
от этого места, в стороне от дорожки, находилась небольшая беседка из
акаций; я поравнялся с нею и уже прошел было мимом… Вдруг меня поразил
голос Аси, с жаром и сквозь слезы произносившей следующие слова:
— Нет, я никого не хочу любить, кроме тебя, нет, нет, одного тебя я
хочу любить — и навсегда.
— Полно, Ася, успокойся, — говорил Гагин, — ты знаешь, я тебе верю.
Голоса их раздавались в беседке. Я увидал их обоих сквозь негустой
переплет ветвей. Они меня не заметили.
— Тебя, тебя одного, — повторила она, бросилась ему на шею и с судо-
рожными рыданиями начала целовать его и прижиматься к его груди.
— Полно, полно, — твердил он, слегка проводя рукой по ее волосам.
Несколько мгновений остался я неподвижным… Вдруг я встрепенулся.
«Подойти к ним?.. Ни за что!» — сверкнуло у меня в голове. Быстрыми ша-
гами вернулся я к ограде, перескочил через нее на дорогу и чуть не бегом
пустился домой. Я улыбался, потирал руки, удивлялся случаю, внезапно
подтвердившему мои догадки (я ни на одно мгновение не усомнился в их
справедливости), а между тем на сердце у меня было очень горько. «Одна-
ко, — думал я, — умеют же они притворяться! Но к чему? Что за охота меня
морочить? Не ожидал я этого от него… И что за чувствительное объясне-
ние?»
 
VII
 
Я спал дурно и на другое утро встал рано, привязал походную котомочку
за спину и, объявив своей хозяйке, чтобы она не ждала меня к ночи, отп-
равился пешком в горы, вверх по течению реки, на которой лежит городок
З. Эти горы, отрасли хребта, называемого Собачьей спиной (Hundsruck),
очень любопытные в геологическом отношении; в особенности замечательные
они правильностью и чистотой базальтовых слоев; но мне было не до геоло-
гических наблюдений. Я не отдавал себе отчета в том, что во мне происхо-
дило; одно чувство было мне ясно: нежелание видеться с Гагиным. Я уверял
себя, что единственной причиной моего внезапного нерасположения к ним
была досада на их лукавство. Кто принуждал их выдавать себя за родствен-
ников? Впрочем, я старался о них не думать; бродил не спеша по горам и
долинам, засиживался в деревенских харчевнях, мирно беседуя с хозяевами
и гостями, или ложился на плоский согретый камень и смотрел, как плыли
облака, благо погода стояла удивительная. В таких занятиях я провел три
дня и не без удовольствия, — хотя на сердце у меня щемило по временам.
Настроение моих мыслей приходилось как раз под стать спокойной природе
того края.
Я отдал себя всего тихой игре случайности, набегавшим впечатлениям;
неторопливо смеясь, протекали они по душе и оставили в ней, наконец, од-
но общее чувство, в котором слилось все, что я видел, ощутил, слышал в
эти три дня, — все: тонкий запах смолы по лесам, крик и стук дятлов, не-
молчная болтовня светлых ручейков с пестрыми форелями на песчаном дне,
не слишком смелые очертания гор, хмурые скалы, чистенькие деревеньки с
почтенными старыми церквами и деревьями, аисты в лугах, уютные мельницы
с проворно вертящимися колесами, радушные лица поселян, их синие камзолы
и серые чулки, скрипучие, медлительные возы, запряженные жирными лошадь-
ми, а иногда коровами, молодые длинноволосые странники по чистым доро-
гам, обсаженным яблонями и грушами…
Даже теперь мне приятно вспоминать мои тогдашние впечатления. Привет
тебе, скромный уголок германской земли, с твоим незатейливым довольст-
вом, с повсеместными следами прилежных рук, терпеливой, хотя неспешной
работы… Привет тебе и мир!
Я пришел домой к самому концу третьего дня. Я забыл сказать, что с
досады на Гагиных я попытался воскресить образ жестокосердной вдовы; но
мои усилия остались тщетны. Помнится, когда я принялся мечтать о ней, я
увидел крестьянскую девочку лет пяти, с круглым любопытным личиком, с
невинно выпученными глазенками. Она так детски-простодушно смотрела на
меня… Мне стало стыдно ее чистого взора, я не хотел лгать в ее при-
сутствии и тотчас же окончательно и навсегда раскланялся с моим прежним
предметом.
Дома я нашел записку от Гагина. Он удивлялся неожиданности моего ре-
шения, пенял мне, зачем я не взял его с собою, и просил прийти к ним,
как только я вернусь. Я с неудовольствием прочел эту записку, но на дру-
гой же день отправился в Л.
 
VIII
 
Гагин встретил меня по-приятельски, осыпал меня ласковыми упреками;
но Ася, точно нарочно, как только увидела меня, расхохоталась без всяко-
го повода и, по своей привычке, тотчас убежала. Гагин смутился, пробор-
мотал ей вслед, что она сумасшедшая, попросил меня извинить ее. Призна-
юсь, мне стало очень досадно на Асю; уж и без того мне было не по себе,
а тут опять этот неестественный смех, эти странные ужимки. Я, однако,
показал вид, будто ничего не заметил, и сообщил Гагину подробности моего
небольшого путешествия. Он рассказал мне, что делал, когда я отсутство-
вал. Но речи наши не клеились; Ася входила в комнату и убегала снова; я
объявил наконец, что у меня есть спешная работа и что мне пора вернуться
домой. Гагин сперва удерживал меня, потом, посмотрев на меня пристально,
вызвался провожать меня. В передней Ася вдруг подошла ко мне и протянула
мне руку; я слегка пожал ее пальцы и едва поклонился ей. Мы вместе с Га-
гиным переправились через Рейн, и, проходя мимо любимого моего ясеня с
статуйкой мадонны, присели на скамью, чтобы полюбоваться видом. Замеча-
тельный разговор произошел тут между нами.
Сперва мы перекинулись несколькими словами, потом замолкли, глядя на
светлую реку.
— Скажите, — заговорил вдруг Гагин, со своей обычной улыбкой, — како-
го вы мнения об Асе? Не правда ли, она должна казаться вам немного
странной?
— Да, — ответил я не без некоторого недоумения. Я не ожидал, что он
заговорит о ней.
— Ее надо хорошенько узнать, чтобы о ней судить, — промолвил он, — у
ней сердце очень доброе, но голова бедовая. Трудно с ней ладить. Впро-
чем, ее нельзя винить, и если б вы знали ее историю…
— Ее историю? — перебил я, — разве она не ваша …
Гагин взглянул на меня.
— Уж не думаете ли вы, что она не сестра мне?.. Нет, — продолжал он,
не обращая внимания на мое замешательство, — она точно мне сестра, она
дочь моего отца. Выслушайте меня. Я чувствую к вам доверие и расскажу
вам все.
Отец мой был человек весьма добрый, умный, образованный — и несчаст-
ливый. Он женился рано, по любви; жена его, моя мать, умерла очень ско-
ро; я остался после нее шести месяцев. Отец увез меня в деревню и целые
двенадцать лет не выезжал никуда. Он сам занимался моим воспитанием и
никогда бы со мной не расстался, если б брат его, мой родной дядя, не
заехал к нам в деревню. Дядя этот жил постоянно в Петербурге и занимал
довольно важное место. Он уговорил отца отдать меня к нему на руки, так
как отец ни за что не соглашался покинуть деревню. Дядя представил ему,
что мальчику моих лет вредно жить в совершенном уединении, что с таким
вечно унылым и молчаливым наставником, каков был мой отец, я непременно
отстану от моих сверстников, да и самый нрав мой легко может испортить-
ся. Отец долго противился увещаниям своего брата, однако уступил, нако-
нец. Я плакал, расставаясь с отцом; я любил его, хотя никогда не видел
улыбки на лице его… но попавши в Петербург, скоро позабыл наше темное
и невеселое гнездо. Я поступил в юнкерскую школу, а из школы перешел в
гвардейский полк. Каждый год приезжал я в деревню на несколько недель и
с каждым годом находил моего отца все более и более грустным, в себя уг-
лубленным, задумчивым до робости. Он каждый день ходил в церковь и почти
разучился говорить. В одно из моих посещений (мне уже было лет двадцать
с лишком) я в первый раз увидал у нас в доме худенькую черноглазую де-
вочку лет десяти — Асю. Отец сказал, что она сирота и взята им на про-
кормление — он именно так выразился. Я не обратил особенного внимания на
нее; она была дика, проворна и молчалива, как зверек, и как только я
входил в любимую комнату моего отца, огромную и мрачную комнату, где
скончалась моя мать и где даже днем зажигались свечи, она тотчас прята-
лась за вольтеровское кресло его или за шкаф с книгами. Случилось так,
что в последовавшие за тем три, четыре года обязанности службы помешали
мне побывать в деревне. Я получал от отца ежемесячно по короткому пись-
му; об Асе он упоминал редко, и то вскользь. Ему было уже за пятьдесят
лет, но он казался еще молодым человеком. Представьте же мой ужас: вдруг
я, ничего не подозревавший, получаю от приказчика письмо, в котором он
меня извещает о смертельной болезни моего отца и умоляет приехать как
можно скорее, если хочу проститься с ним. Я поскакал сломя голову и зас-
тал отца в живых, но уже при последнем издыхании. Он обрадовался мне
чрезвычайно, обнял меня своими исхудалыми руками, долго поглядел мне в
глаза каким-то не то испытующим, не то умоляющим взором, и, взяв с меня
слово, что я исполню его последнюю просьбу, велел своему старому камер-
динеру привести Асю. Старик привел ее: она едва держалась на ногах и
дрожала всем телом.
— Вот, — сказал мне с усилием отец, — завещаю тебе мою дочь — твою
сестру. Ты все узнаешь от Якова, — прибавил он, указав на камердинера.
Ася зарыдала и упала лицом на кровать… Полчаса спустя мой отец
скончался.
Вот что я узнал. Ася была дочь моего отца и бывшей горничной моей ма-
тери, Татьяны. Живо я помню эту Татьяну, помню ее высокую стройную фигу-
ру, ее благообразное, строгое, умное лицо с большими темными глазами.
Она слыла девушкой гордой и неприступной. Сколько я мог понять из почти-
тельных недомолвок Якова, отец мой сошелся с нею несколько лет спустя
после смерти матушки. Татьяна уже не жила тогда в господском доме, а в
избе у замужней сестры своей, скотницы. Отец мой сильно к ней привязался
и после моего отъезда из деревни хотел даже жениться на ней, но она сама
не согласилась быть его женой, несмотря на его просьбы.
— Покойница Татьяна Васильевна, — так докладывал мне Яков, стоя у
двери с закинутыми назад руками, — во всем были рассудительны и не захо-
тели батюшку вашего обидеть. Что, мол, я вам за жена? какая я барыня?
Так они говорить изволили, при мне говорили-с.
Татьяна даже не хотела переселится к нам в дом и продолжала жить у
своей сестры, вместе с Асей. В детстве я видывал Татьяну только по
праздникам, в церкви. Повязанная темным платком, с желтой шалью на пле-
чах, она становилась в толпе, возле окна, — ее строгий профиль четко вы-
резался на прозрачном стекле, — и смиренно и важно молилась, кланяясь
низко, по-старинному. Когда дядя увез меня, Асе было всего два года, а
на девятом году она лишилась матери.
Как только Татьяна умерла, отец взял Асю к себе в дом. Он и прежде
изъявлял желание иметь ее при себе, но Татьяна ему и в этом отказала.
Представьте же себе, что должно было произойти в Асе, когда ее взяли к
барину. Она до сих пор не может забыть ту минуту, когда ей в первый раз
надели шелковое платье и поцеловали у ней ручку. Мать, пока была жива,
держала ее очень строго; у отца она пользовалась совершенной свободой.
Он был ее учителем; кроме него, она никого не видала. Он не баловал ее,
то есть не нянчился с нею; но он любил ее страстно и никогда ничего ей
не запрещал: он в душе считал себя перед ней виноватым. Ася скоро поня-
ла, что она главное лицо в доме, она знала, что барин ее отец; но она
так же скоро поняла свое ложное положение; самолюбие развилось в ней
сильно, недоверчивость тоже; дурные привычки укоренялись, простота ис-
чезла. Она хотела (она сама мне раз призналась в этом) заставить целый
мир забыть ее происхождение; она и стыдилась своей матери, и стыдилась
своего стыда, и гордилась ею. Вы видите, что она многое знала и знает,
чего не должно бы знать в ее годы … Но разве она виновата? Молодые си-
лы разыгрывались в ней, кровь кипела, а вблизи ни одной руки, которая бы
ее направила. Полная независимость во всем! да разве легко ее вынести?
Она хотела быть не хуже других барышень; она бросилась на книги. Что тут
могло выйти путного? Неправильно начатая жизнь слагалась неправильно, но
сердце в ней не испортилось, ум уцелел.
И вот я, двадцатилетний малый, очутился с тринадцатилетней девочкой
на руках! В первые дни после смерти отца, при одном звуке моего голоса,
ее била лихорадка, ласки мои повергали ее в тоску, только понемногу, ис-
подволь, привыкла она ко мне. Правда, потом, когда она убедилась, что я
точно признаю ее за сестру и полюбил ее, как сестру, она страстно ко мне
привязалась: у ней ни одно чувство не бывает вполовину.
Я привез ее в Петербург. Как мне ни больно было с ней расстаться, —
жить с ней вместе я никак не мог; я поместил ее в один из лучших пансио-
нов. Ася поняла необходимость нашей разлуки, но начала с того, что забо-
лела и чуть не умерла. Потом она обтерпелась и выжила в пансионе четыре
года; но, против моих ожиданий, осталась почти такою же, какою была
прежде. Начальница пансиона часто жаловалась мне на нее. «И наказать ее
нельзя, — говаривала она мне, — и на ласку она не подается». Ася была
чрезвычайно понятлива, училась прекрасно, лучше всех; но никак не хотела
подойти под общий уровень, упрямилась, глядела букой… Я не мог слишком
винить ее: в ее положении ей надо было либо прислуживаться, либо дичить-
ся. Изо всех подруг она сошлась только с одной, некрасивой, загнанной и
бедной девушкой. Остальные барышни, с которыми она воспитывалась, боль-
шей частью из хороших фамилий, не любили ее, язвили ее и кололи, как
только могли; Ася им на волос не уступала. Однажды на уроке из закона
божия преподаватель заговорил о пороках. «Лесть и трусость — самые дур-
ные пороки», — громко промолвила Ася. Словом, она продолжала идти своей
дорогой; только манеры ее стали лучше, хотя и в этом отношении она, ка-
жется, не много успела.
Наконец ей минуло семнадцать лет; оставаться ей долее в пансионе было
невозможно. Я находился в довольно большом затруднении. Вдруг мне пришла
благая мысль: выйти в отставку, поехать за границу на год или на два и
взять Асю с собой. Задумано — сделано; и вот мы с ней на берегах Рейна,
где я стараюсь заниматься живописью, а она … шалит и чудит по-прежне-
му. Но теперь я надеюсь, что вы не станете судить ее слишком строго; а
она хоть и притворяется, что ей все нипочем, — мнением каждого дорожит,
вашим же мнением в особенности.
И Гагин опять улыбнулся своей тихой улыбкой. Я крепко стиснул ему ру-
ку.
— Все так, — заговорил опять Гагин, — но с нею мне беда. Порох она
настоящий. До сих пор ей никто не нравился, но беда, если она кого полю-
бит! Я иногда не знаю, как с ней быть. На днях она что вздумала: начала
вдруг уверять меня, что я к ней стал холоднее прежнего и что она одного
меня любит и век будет меня одного любить … И при этом так расплака-
лась …
— Так вот что … — промолвил было я и прикусил язык.
— А скажите-ка мне, — спросил я Гагина: дело между нами пошло на отк-
ровенность, — неужели в самом деле ей до сих пор никто не нравился? В
Петербурге видела же она молодых людей?
— Они-то ей и не нравились вовсе. Нет, Асе нужен герой, необыкновен-
ный человек — или живописный пастух в горном ущелье. А впрочем, я забол-
тался с вами, задержал вас, — прибавил он, вставая.
— Послушайте, — начал я, — пойдемте к вам, мне домой не хочется.
— А работа ваша?
Я ничего не ответил; Гагин добродушно усмехнулся, и мы вернулись в Л.
Увидев знакомый виноградник и белый домик на верху горы, я почувствовал
какую-то сладость — именно сладость на сердце. Мне стало легко после га-
гинского рассказа.
 
IX
 
Ася встретила нас на самом пороге дома; я снова ожидал смеха; но она
вышла к нам вся бледная, молчаливая, с потупленными глазами.
— Вот он опять, — заговорил Гагин, — и, заметь, сам захотел вернуть-
ся.
Ася вопросительно посмотрела на меня. Я в свою очередь протянул ей
руку и на этот раз крепко пожал ее холодные пальчики. Мне стало очень
жаль ее; теперь я многое понимал в ней, что прежде сбивало меня с толку:
ее внутреннее беспокойство, неуменье держать себя, желание порисоваться
— все мне стало ясно. Я понял, почему эта странная девочка меня привле-
кала; не одной только полудикой прелестью, разлитой по всему ее тонкому
телу, привлекала она меня: ее душа мне нравилась.
Гагин начал копаться в своих рисунках; я предложил Асе погулять со
мной по винограднику. Она тотчас согласилась, с веселой и почти покорной
готовностью. Мы спустились до половины горы и присели на широкую плиту.
— И вам не скучно было без нас? — начала Ася.
— А вам без меня было скучно? — спросил я.
Ася взглянула на меня сбоку.
— Да, — ответила она. — Хорошо в горах? — продолжала она тотчас, —
они высоки? Выше облаков? Расскажите мне, что вы видели. Вы рассказывали
брату, но я ничего не слыхала.
— Вольно ж было вам уходить, — заметил я.
— Я уходила … потому что … Я теперь вот не уйду, — прибавила она
с доверчивой лаской в голосе, — вы сегодня были сердиты.
— Я?
— Вы.
— Отчего же, помилуйте…
— Не знаю, но вы были сердиты и ушли сердитыми. Мне было очень досад-
но, что вы так ушли, и я рада, что вы вернулись.
— И я рад, что вернулся, — промолвил я.
Ася повел плечами, как это часто делают дети, когда им хорошо.
— О, я умею отгадывать! — продолжала она, — бывало, я по одному папа-
шиному кашлю из другой комнаты узнавала, доволен ли он мной или нет.
До этого дня Ася ни разу не говорила мне о своем отце. Меня это пора-
зило.
— Вы любили вашего батюшку? — проговорил я и вдруг, к великой моей
досаде, почувствовал, что краснею.
Она ничего не отвечала и покраснела тоже. Мы оба замолкли. Вдали по
Рейну бежал и дымился пароход. Мы принялись глядеть на него.
— Что же вы не рассказываете? — прошептала Ася.
— Отчего вы сегодня рассмеялись, как только увидели меня? — — спросил
я.
— Сама не знаю. Иногда мне хочется плакать, а я смеюсь. Вы не должны
судить меня… по тому, что я делаю. Ах, кстати, что это за сказка о Ло-
релее? Ведь это ЕЕ скала виднеется? Говорят, она прежде всех топила, а
как полюбила, сама бросилась в воду. Мне правится эта сказка. Фрау Луизе
мне всякие сказки сказывает. У фрау Луизе есть черный кот с желтыми гла-
зами…
Ася подняла голову и встряхнула кудрями.
— Ах, мне хорошо, — проговорила она.
В это мгновенье до нас долетели отрывочные, однообразные звуки. Сотни
голосов разом и с мерными остановками повторяли молитвенный напев: толпа
богомольцев тянулась внизу по дороге с крестами и хоругвями…
— Вот бы пойти с ними, — сказала Ася, прислушиваясь к постепенно ос-
лабевавшим взрывам голосов.
— Разве вы такая набожны?
— Пойти куда-нибудь далеко, на молитву, на трудный подвиг, — — про-
должала она. — А то дни уходят, жизнь уйдет, а что мы сделали?
— Вы честолюбивы, — заметил я, — вы хотите прожить не даром, след за
собой оставить…
— А разве это невозможно?
«Невозможно», — чуть было не повторил я… Но я взглянул в ее светлые
глаза и только промолвил:
— Попытайтесь.
— Скажите, — заговорила Ася после небольшого молчания, в течение ко-
торого какие-то тени пробежали у ней по лицу, уже успевшему побледнеть,
— вам очень нравилась та дама … Вы помните, брат пил за ее здоровье в
развалине, на второй день нашего знакомства?
Я засмеялся.
— Ваш брат шутил; мне ни одна дама не нравилась; по крайней мере те-
перь ни одна не нравится.
— А что вам нравится в женщинах? — спросила Ася, закинув голову с не-
винным любопытством.
— Какой странный вопрос! — воскликнул я.
Ася слегка смутилась.
— Я не должна была сделать вам такой вопрос, не правда ли? Извините
меня, я привыкла болтать все, что мне в голову входит. Оттого-то я и бо-
юсь говорить.
— Говорите, ради бога, не бойтесь, — подхватил я, — я так рад, что
вы, наконец, перестаете дичиться.
Ася опустила глаза и засмеялась тихим и легким смехом; я не знал за
ней такого смеха.
— Ну, рассказывайте же, — продолжала она, разглаживая полы своего
платья и укладывая их себе на ноги, точно она усаживалась надолго, —
рассказывайте или прочитайте что-нибудь, как, помните, вы нам читали из
«Онегина» …
Она вдруг задумалась …
Где нынче крест и тень ветвей Над бедной матерью моей! —
проговорила она вполголоса.
— У Пушкина не так, — заметил я.
— А я хотела бы быть Татьяной, — продолжала она все так же задумчиво.
— Рассказывайте, — подхватила она с живостью.
Но мне было не до рассказов. Я глядел на нее, всю облитую ясным сол-
нечным лучом, всю успокоенную и кроткую. Все радостно сияло вокруг нас,
внизу, над нами — небо, земля и воды; самый воздух, казалось, был насы-
щен блеском.
— Посмотрите, как хорошо! — сказал я, невольно понизив голос.
— Да, хорошо! так же тихо отвечала она, не смотря на меня. — Если бы
мы с вами были птицы, — как бы мы взвились, как бы полетели … Так бы и
утонули в этой синеве … Но мы не птицы.
— А крылья могут у нас вырасти, — возразил я.
— Как?
— Поживите — узнаете. Есть чувства, которые поднимают нас от земли.
Не беспокойтесь, у вас будут крылья.
— А у вас были?
— Как вам сказать… Кажется, до сих пор я еще не летал.
Ася опять задумалась. Я слегка наклонился к ней.
— Умеете вы вальсировать? — спросила она вдруг.
— Умею, — ответил я, несколько озадаченный.
— Так пойдемте, пойдемте … Я попрошу брата сыграть нам вальс … Мы
вообразим, что мы летаем, что у нас выросли крылья.
Она побежала к дому. Я побежал вслед за нею — и несколько мгновений
спустя мы кружились в тесной комнате, под сладкие звуки Ланнера. Ася
вальсировала прекрасно, с увлечением. Что-то мягкое, женское проступило
вдруг сквозь ее девически строгий облик. Долго потом рука моя чувствова-
ла прикосновение ее нежного стана, долго слышалось мне ее ускоренное,
близкое дыхание, долго мерещились темные, неподвижные, почти закрытые
глаза на бледном, но оживленном лице, резво обвеянном кудрями.
 
X
 
Весь этот день прошел как нельзя лучше. Мы веселились, как дети. Ася
была очень мила и проста. Гагин радовался, глядя на нее. Я ушел поздно.
Въехавши на середину Рейна, я попросил перевозчика пустить лодку вниз по
течению. Старик поднял весла — и царственная река понесла нас. Глядя
кругом, слушая, вспоминая, я вдруг почувствовал тайное беспокойство на
сердце… поднял глаза к небу — но и в небе не было покоя: испещренное
звездами, оно все шевелилось, двигалось, содрогалось; я склонился к ре-
ке… но и там, и в этой темной, холодной глубине, тоже колыхались, дро-
жали звезды; тревожное оживление мне чудилось повсюду — и тревога росла
во мне самом. Я облокотился на край лодки… Шепот ветра в моих ушах,
тихое журчанье воды за кормою меня раздражали, и свежее дыханье волны не
охлаждало меня; соловей запел на берегу и заразил меня сладким ядом сво-
их звуков. Слезы закипали у меня на глазах, но то не были слезы беспред-
метного восторга. Что я чувствовал, было не то смутное, еще недавно ис-
пытанное ощущение всеобъемлющих желаний, когда душа ширится, звучит,
когда ей кажется, что она все понимает и любит.. Нет! во мне зажглась
жажда счастья. Я еще не смел называть его по имени, — но счастья,
счастья до пресыщения — вот чего хотел я, вот о чем томился… А лодка
все неслась, и старик перевозчик сидел и дремал, наклонясь над веслами.
 
XI
 
Отправляясь на следующий день к Гагиным, я не спрашивал себя, влюблен
ли я в Асю, но я много размышлял о ней; ее судьба меня занимала, я радо-

вался неожиданному нашему сближению. Я чувствовал, что только со вчераш-
него дня я узнал ее; до тех пор она отворачивалась от меня. И вот, когда
она раскрылась, наконец, передо мною, каким пленительным светом озарился
ее образ, как он был нов для меня, какие тайный обаяния стыдливо в нем
сквозили…
Бодро шел я по знакомой дороге, беспрестанно посматривая на издали
белевший домик, я не только о будущем — я о завтрашнем дне не думал; мне
было очень хорошо.
Ася покраснела, когда я вошел в комнату; я заметил, что она опять
принарядилась, но выражение ее лица не шло к ее наряду: оно было печаль-
но. А я пришел таким веселым! Мне показалось даже, что она, по обыкнове-
нию своему, собралась было бежать, но сделала усилие над собой — и оста-
лась. Гагин находился в том особенном состоянии художнического жара и
ярости, которое, в виде припадка, внезапно овладевает дилетантами, когда
они вообразят, что им удалось, как они выражаются, «поймать природу за
хвост». Он стоял, весь взъерошенный и выпачканный красками, перед натя-
нутым холстом и, широко размахивая по нем кистью, почти свирепо кивнул
мне головой, отодвинулся, прищурил глаза и снова накинулся на свою кар-
тину. Я не стал мешать ему и подсел к Асе. Медленно обратились ко мне ее
темные глаза.
— Вы сегодня не такая, как вчера, — заметил я после тщетных усилий
вызвать улыбку на ее губы.
— Нет, не такая, — ответила она неторопливым и глухим голосом. — Но
это ничего… Я нехорошо спала, всю ночь думала.
— О чем?
— Ах, я о многом думала. Это у меня привычка с детства: еще с того
времени, когда я жила с матушкой…
Она с усилием выговорила это слово и потом еще раз повторила:
— Когда я жила с матушкой… я думала, отчего это никто не может
знать, что с ним будет; а иногда и видишь беду — да спастись нельзя; и
отчего никогда нельзя сказать всей правды?… Потом я думала, что я ни-
чего не знаю, что мне надобно учиться. Меня перевоспитать надо, я очень
дурно воспитана. Я не умею играть на фортепьяно, не умею рисовать, я да-
же шью плохо. У меня нет никаких способностей, со мной должно быть очень
скучно.
— Вы несправедливы к себе, — возразил я. — Вы много читали, вы обра-
зованны, и с вашим умом…
— А я умна? — спросила она с такой наивной любознательностью, что я
невольно засмеялся; но она даже не улыбнулась. — Брат, я умна? — спроси-
ла она Гагина.
Он ничего не отвечал ей и продолжал трудиться, беспрестанно меняя
кисти и высоко поднимая руку.
— Я сама не знаю иногда, что у меня в голове, — продолжала Ася с тем
же задумчивым видом. — Я иногда самой себя боюсь, ей-богу. Ах, я хотела
бы… Правда ли, что женщинам не следует читать много?
— Много не нужно, но…
— Скажите мне, что я должна читать? скажите, что я должна делать? Я
все буду делать, что вы мне скажете, — прибавила она, с невинной довер-
чивостью обратясь ко мне.
Я не тотчас нашелся, что сказать ей.
— Ведь вам не будет скучно со мной?
— Помилуйте, — начал я.
— Ну, спасибо! — возразила Ася, — а я думала, что вам скучно будет.
И ее маленькая горячая ручка крепко стиснула мою.
— Н.! — вскрикнул в это мгновение Гагин, — не темен ли этот фон?
Я подошел к нему. Ася встала и удалилась.
 
XII
 
Она вернулась через час, остановилась в дверях и подозвала меня ру-
кою.
— Послушайте, — сказала она, — если б я умерла, вам было бы жаль ме-
ня?
— Что у вас за мысли сегодня! — воскликнул я.
— Я воображаю, что я скоро умру; мне иногда кажется, что все вокруг
меня со мной прощается. Умереть лучше, чем жить так… Ах! не глядите
так на меня; я, право, не притворяюсь. А то я вас опять бояться буду.
— Разве вы меня боялись?
— Если я такая странная, я, право, не виновата, — возразила она. —
Видите, я уж и смеяться не могу…
Она осталась печальной и озабоченной до самого вечера. Что-то проис-
ходило в ней, чего я не понимал. Ее взор часто останавливался на мне;
сердце мое тихо сжималось под этим загадочным взором. Она казалась спо-
койною, а мне, глядя на нее, все хотелось сказать ей, чтобы она не вол-
новалась. Я любовался ею, я находил трогательную прелесть в ее поблед-
невших чертах, в ее нерешительных, замедленных движениях — а ей поче-
му-то воображалось, что я не в духе.
— Послушайте, — сказала она мне незадолго до прощанья, — меня мучит
мысль, что вы меня считаете легкомысленной… Вы вперед всегда верьте
тому, что я вам говорить буду, только и вы будьте со мной откровенны; а
я вам всегда буду говорить правду, даю вам честное слово…
Это «честное слово» опять заставило меня засмеяться.
— Ах, не смейтесь, — проговорила она с живостью, — а то я вам скажу
сегодня то, что вы мне сказали вчера: «Зачем вы смеетесь?» — и, помолчав
немного, она прибавила: — Помните, вы вчера говорили о крыльях?…
Крылья у меня выросли — да лететь некуда.
— Помилуйте, — промолвил я, — перед вами все пути открыты.
Ася посмотрела мне прямо и пристально в глаза.
— Вы сегодня дурного мнения обо мне, — сказала она, нахмурив брови.
— Я? дурного мнения? о вас!…
— Что вы точно в воду опущенные, — перебил меня Гагин, — хотите, я,
по-вчерашнему, сыграю вам вальс?
— Нет, нет, — возразила Ася и стиснула руки, — сегодня ни за что!
— Я тебя не принуждаю, успокойся…
— Ни за что, — повторила она, бледнея.
«Неужели она меня любит?» — думал я, подходя к Рейну, быстро кативше-
му темные волны.
 
XIII
 
«Неужели она меня любит?» — спрашивал я себя на другой день, только
что проснувшись. Я не хотел заглядывать в самого себя. Я чувствовал, что
ее образ, образ «девушки с натянутым смехом», втеснился мне в душу и что
мне от него не скоро отделаться. Я пошел в Л. и остался там целый день,
но Асю видел только мельком. Ей нездоровилось, у ней голова болела. Она
сошла вниз, на минутку, с повязанным лбом, бледная, худенькая, с почти
закрытыми глазами; слабо улыбнулась, сказала: «Это пройдет, это ничего,
все пройдет, не правда ли?» — и ушла. Мне стало скучно и как-то груст-
но-пусто; я, однако, долго не хотел уходить и вернулся поздно, не увидав
ее более.
Следующее утро прошло в каком-то полусне сознания. Я хотел приняться
за работу — не мог; хотел ничего не делать и не думать… и это не уда-
лось. Я бродил по городу; возвращался домой, выходил снова.
— Вы ли господин Н.? — раздался вдруг за мной детский голос. Я огля-
нулся; передо мною стоял мальчик. — Это вам от фрейлейн Annette, — при-
бавил он, подавая мне записку.
Я развернул ее — и узнал неправильный и быстрый почерк Аси. «Я непре-
менно должна вас видеть, — писала мне она, — приходите сегодня в четыре
часа к каменной часовне на дороге возле развалины. Я сделала сегодня
большую неосторожность… Приходите, ради бога, вы все узнаете… Скажи-
те посланному: да».
— Будет ответ? — спросил меня мальчик.
— Скажи, что да, — отвечал я.
Мальчик убежал.
 
XIV
 
Я пришел к себе в комнату, сел и задумался. Сердце во мне сильно би-
лось. Несколько раз перечел я записку Аси. Я посмотрел на часы: и две-
надцати еще не было.
Дверь отворилась — вошел Гагин.
Лицо его было пасмурным. Он схватил меня за руку и крепко пожал ее.
Он казался очень взволнованным.
— Что с вами? — спросил я.
Гагин взял стул и сел против меня.
— Четвертого дня, — начал он с принужденной улыбкой и запинаясь, — я
удивил вас своим рассказом; сегодня удивлю еще более. С другим я, веро-
ятно, не решился бы… так прямо… Но вы благородный человек, вы мне
друг, не так ли? Послушайте: моя сестра, Ася, в вас влюблена.
Я вздрогнул и приподнялся…
— Ваша сестра, говорите вы…
— Да, да, — перебил меня Гагин. — Я вам говорю, она сумасшедшая и ме-
ня с ума сведет. Но, к счастью, она не умеет лгать — и доверяет мне. Ах,
что за душа у этой девочки… но она себя погубит, непременно.
— Да вы ошибаетесь, — начал я.
— Нет, не ошибаюсь. Вчера, вы знаете, она почти целый день пролежала,
ничего не ела, впрочем не жаловалась… Она никогда не жалуется. Я не
беспокоился, хотя к вечеру у нее сделался небольшой жар. Сегодня, в два
часа ночи, меня разбудила наша хозяйка: «Ступайте, говорит, к вашей
сестре: с ней что-то худо». Я побежал к Асе и нашел ее нераздетою, в ли-
хорадке, в слезах; голова у нее горела, зубы стучали. «Что с тобой? —
спросил я, — ты больна?» Она бросилась мне на шею и начала умолять меня
увезти ее как можно скорее, если я хочу, чтобы она осталась в живых… Я
ничего не понимаю, стараюсь ее успокоить… Рыдания ее усиливаются… и
вдруг сквозь эти рыдания услышал я… Ну, словом, я услышал, что она вас
любит. Уверяю вас, мы с вами, благоразумные люди, и представить себе не
можем, как она глубоко чувствует и с какой невероятной силой высказыва-
ются в ней эти чувства; это находит на нее так же неожиданно и так же
неотразимо, как гроза. Вы очень милый человек, — продолжал Гагин, — но
почему она вас так полюбила, этого я, признаюсь, не понимаю. Она гово-
рит, что привязалась к вам с первого взгляда. Оттого она и плакала на
днях, когда уверяла меня, что, кроме меня, никого любить не хочет. Она
воображает, что вы ее презираете, что вы, вероятно, знаете, кто она; она
спрашивала меня, не рассказал ли я вам ее историю, — я, разумеется, ска-
зал, что нет; но чуткость ее — просто страшна. Она желает одного: уе-
хать, уехать тотчас. Я просидел с ней до утра; она взяла с меня слово,
что нас завтра же здесь не будет, — и тогда только она заснула. Я поду-
мал, подумал и решился — поговорить с вами. По-моему, Ася права: самое
лучшее — уехать нам обоим отсюда. И я сегодня же бы увез ее, если б не
пришла мне в голову мысль, которая меня остановила. Может быть… как
знать? — вам сестра моя нравится? Если так, с какой стати я увезу ее? Я
вот и решился, отбросив в сторону всякий стыд… Притом же я сам кое-что
заметил… Я решился… узнать от вас… — Бедный Гагин смутился. — Из-
вините меня, пожалуйста, — прибавил он, — я не привык к таким передря-
гам.
Я взял его за руку.
— Вы хотите знать, — произнес я твердым голосом, — нравится ли мне
ваша сестра? Да, она мне нравится…
Гагин взглянул на меня.
— Но, — проговорил он, запинаясь, — ведь вы не женитесь на ней?
— Как вы хотите, чтобы я отвечал на такой вопрос? Посудите сами, могу
ли я теперь…
— Знаю, знаю, — перебил меня Гагин. — Я не имею никакого права требо-
вать от вас ответа, и вопрос мой — верх неприличия… Но что прикажете
делать? С огнем шутить нельзя. Вы не знаете Асю; она в состоянии зане-
мочь, убежать, свиданье вам назначить… Другая умела бы все скрыть и
выждать — но не она. С нею это в первый раз — вот что беда! Если бы вы
видели, как она сегодня рыдала у ног моих, вы бы поняли мои опасения.
Я задумался. Слова Гагина «свиданье вам назначить» кольнули меня в
сердце. Мне показалось постыдным не отвечать откровенностью на его чест-
ную откровенность.
— Да, — сказал я наконец, — вы правы. Час тому назад я получил от ва-
шей сестры записку. Вот она.
Гагин взял записку, быстро пробежал ее и уронил руки на колени. Выра-
жение изумления на его лице было очень забавным, но мне было не до сме-
ху.
— Вы, повторяю, благородный человек, — проговорил он, — но что же те-
перь делать? Как? она сама хочет уехать, и пишет к вам, и упрекает себя
в неосторожности… и когда это она успела написать? Чего ж она хочет от
вас?
Я успокоил его, и мы принялись толковать хладнокровно по мере возмож-
ности о том, что нам следовало предпринять.
Вот что мы остановились, наконец: во избежание беды я должен был идти
на свидание и честно объясниться с Асей; Гагин обязался сидеть дома и не
подать вида, что ему известна ее записка; а вечером мы положили сойтись
опять.
— Я твердо надеюсь на вас, — сказал Гагин и стиснул мне руку, — поща-
дите и ее и меня. А уезжаем мы все-таки завтра, — — прибавил он, вста-
вая, — потому что ведь вы на Асе не женитесь.
— Дайте мне сроку до вечера, — возразил я.
— Пожалуй, но вы не женитесь.
Он ушел, а я бросился на диван и закрыл глаза. Голова у меня ходила
кругом: слишком много впечатлений в нее нахлынуло разом. Я досадовал на
откровенность Гагина, я досадовал на Асю, ее любовь меня и радовала и
смущала. Я не мог понять, что заставило ее все высказать брату; неизбеж-
ность скорого, почти мгновенного решения терзала меня…
«Жениться на семнадцатилетней девочке, с ее нравом, как это можно!» —
сказал я, вставая.
 
XV
 
В условленный час я переправился через Рейн, и первое лицо, встретив-
шее меня на противоположном берегу, был тот самый мальчик, который при-
ходил ко мне поутру. Он, по-видимому, ждал меня.
— От фрейлейн Annette, — сказал он шепотом и подал мне другую запис-
ку.
Ася извещала меня о перемене места нашего свидания. Я должен был
прийти через полтора часа не к часовне, а в дом к фрау Луизе, постучать-
ся внизу и войти в третий этаж.
— Опять: да? — спросил меня мальчик.
— Да, — повторил я и пошел по берегу Рейна.
Вернуться домой было некогда, я не хотел бродить по улицам. За го-
родской стеною находился маленький сад с навесом для кеглей и столами
для любителей пива. Я вошел туда. Несколько уже пожилых немцев играли в
кегли; со стуком катились деревянные шары, изредка раздавались одобри-
тельные восклицания. Хорошенькая служанка с заплаканными глазами принес-
ла мне кружку пива; я взглянул в ее лицо. Она быстро отворотилась и
отошла прочь.
— Да, — промолвил тут же сидевший толстый и краснощекий гражданин, —
Ганхен наша сегодня очень огорчена: жених ее пошел в солдаты.
Я посмотрел на нее; она прижалась в уголок и подперла рукой щеку;
слезы капали одна за другой по ее пальцам. Кто-то спросил пива; она при-
несла ему кружку и опять вернулась на свое место. Ее горе подействовало
на меня; я начал думать об ожидавшем меня свидании, но мои думы были за-
ботливые, невеселые думы. Не с легким сердцем шел я на это свидание, не
предаваться радостям взаимной любви предстояло мне; мне предстояло сдер-
жать данное слово, исполнить трудную обязанность. «С ней шутить нельзя»
— эти слова Гагина, как стрелы, впились в мою душу. А еще четвертого дня
в этой лодке, не томился ли я жаждой счастья? Оно стало возможным — и я
колебался, я отталкивал, я должен был оттолкнуть его прочь… Его вне-
запность меня смущала. Сама Ася, с ее огненной головой, с ее прошедшим,
с ее воспитанием, это привлекательное, но странное существо — признаюсь,
она меня пугала. Долго боролись во мне чувства. Назначенный срок прибли-
жался. «Я не могу на ней жениться, — решил я, наконец, — она не узнает,
что и я полюбил ее».
Я встал — и, положив талер в руку бедной Ганхен (она даже не поблаго-
дарила меня), направился к дому фрау Луизе. Вечерние тени уже разлива-
лись в воздухе, и узкая полоса неба, над темной улицей, алела отблеском
зари. Я слабо стукнул в дверь; она тотчас отворилась. Я переступил порог
и очутился в совершенной темноте.
— Сюда! — послышался я старушечий голос. — Вас ждут.
Я шагнул раза два ощупью, чья-то костлявая рука взяла мою руку.
— Вы это, фрау Луизе? — спросил я.
— Я, — отвечал мне тот же голос, — я, мой прекрасный молодой человек.
Старуха повела меня опять вверх, по крутой лестнице, и остановилась
на площадке третьего этажа. При слабом свете, падавшем из крошечного
окошка, я увидал морщинистое лицо вдовы бургомистра. Приторно-лукавая
улыбка растягивала ее ввалившиеся губы, ежила тусклые глазки. Она указа-
ла мне на маленькую дверь. Судорожным движением руки отворил я ее и зах-
лопнул за собой.
 
XVI
 
В небольшой комнате, куда я вошел, было довольно темно, и я не тотчас
увидел Асю. Закутанная в длинную шаль, она сидела на стуле возле окна,
отвернув и почти спрятав голову, как испуганная птичка. Она дышала быст-
ро и вся дрожала. Мне стало несказанно жалко ее. Я подошел к ней. Она
еще больше отвернула голову…
— Анна Николаевна, — сказал я.
Она вдруг вся выпрямилась, хотела взглянуть на меня — и не могла. Я
схватил ее руку, она была холодна и лежала, как мертвая, на моей ладони.
— Я желала… — начала Ася, стараясь улыбнуться, но ее бледные губы
не слушались ее, — я хотела… Нет, не могу, — проговорила она и умолк-
ла. Действительно, голос ее прерывался на каждом слове.
Я сел подле нее.
— Анна Николаевна, — повторил я и тоже не мог ничего прибавить.
Настало молчание. Я продолжал держать ее руку и глядел на нее. Она
по-прежнему вся сжималась, дышала с трудом и тихонько покусывала нижнюю
губу, чтобы не заплакать, чтобы удержать накипавшие слезы… Я глядел на
нее; было что-то трогательно-беспомощное в ее робкой неподвижности: точ-
но она от усталости едва добралась до стула и так и упала на него. Серд-
це во мне растаяло…
— Ася, — сказал я чуть слышно…
Она медленно подняла на меня свои глаза… О, взгляд женщины, которая
полюбила, — кто тебя опишет? Они молили, эти глаза, они доверялись, воп-
рошали, отдавались… Я не мог противиться их обаянию. Тонкий огонь про-
бежал по мне жгучими иглами, я нагнулся и приник к ее руке…
Послышался трепетный звук, похожий на прерывистый вздох, и я почувс-
твовал на моих волосах прикосновение слабой, как лист дрожавшей руки. Я
поднял голову и увидел ее лицо. Как оно вдруг преобразилось! Выражение
страха исчезло с него, взор ушел куда-то далеко и увлекал меня за собою,
губы слегка раскрылись, лоб побледнел как мрамор, и кудри отодвинулись
назад, как будто ветер их откинул. Я забыл все, я потянул ее к себе —
покорно повиновалась ее рука, все тело ее повлеклось вслед за рукою,
шаль покатилась с плеч, и голова ее тихо легла на мою грудь, легла под
мои загоревшиеся губы…
— Ваша… — прошептала она чуть слышно.
Уже руки мои скользили вокруг ее стана… Но вдруг воспоминание о Га-
гине, как молния, меня озарило.
— Что мы делаем!.. — воскликнул я и судорожно отодвинулся назад. —
Ваш брат… ведь он все знает… Он знает, что я вижусь с вами.
Ася опустилась на стул.
— Да, — продолжал я, вставая и отходя в другой угол комнаты. — Ваш
брат все знает… Я должен был ему все сказать.
— Должны? — проговорила она невнятно. Она, видимо, не могла еще прий-
ти в себя и плохо меня понимала.
— Да, да, — повторил я с каким-то ожесточением, — и в этом вы одни
виноваты, вы одни. Зачем вы сами выдали вашу тайну? Кто заставлял вас
все высказать вашему брату? Он сегодня был сам у меня и передал мне ваш
разговор с ним. — Я старался не глядеть на Асю и ходил большими шагами
по комнате. — Теперь все пропало, все, все.
Ася поднялась было со стула.
— Останьтесь, — воскликнул я, — останьтесь, прошу вас. Вы имеете дело
с честным человеком, — да, с честным человеком. Но, ради бога, что
взволновало вас? Разве вы заметили во мне какую перемену? А я не мог
скрываться перед вашим братом, когда он пришел сегодня ко мне.
«Что я такое говорю?» — думал я про себя, и мысль, что я безнравс-
твенный обманщик, что Гагин знает о нашем свидании, что все искажено,
обнаружено, — так и звенела у меня в голове.
— Я не звала брата, — послышался испуганный шепот Аси, — он пришел
сам.
— Посмотрите же, что вы наделали, — продолжал я. — Теперь вы хотите
уехать…
— Да, я должна уехать, — так же тихо проговорила она, — я и попросила
вас сюда для того только, чтобы проститься с вами.
— И вы думаете, — возразил я, — мне будет легко с вами расстаться?
— Но зачем же вы сказали брату? — с недоумением повторила Ася.
— Я вам говорю — я не мог поступить иначе. Если бы вы сами не выдали
себя…
— Я заперлась в моей комнате, — возразила она простодушно, — — я не
знала, что у моей хозяйки был другой ключ…
Это невинное извинение, в ее устах, в такую минуту — меня тогда чуть
не рассердило… а теперь я без умиления не могу его вспомнить. Бедное,
честное, искреннее дитя!
— И вот теперь все кончено! — начал я снова. — Все. Теперь нам должно
расстаться. — Я украдкой взглянул на Асю… лицо ее быстро краснело. Ей,
я это чувствовал, и стыдно становилось и страшно. Я сам ходил и говорил
как в лихорадке. — Вы не дали развиться чувству, которое начинало созре-
вать, вы сами разорвали нашу связь, вы не имели ко мне доверия, вы усом-
нились во мне…
Пока я говорил, Ася все больше и больше наклонялась вперед — и вдруг
упала на колени, уронила голову на руки и зарыдала. Я подбежал к ней,
пытался поднять ее, но она мне не давалась. Я не выношу женских слез:
при виде их я тотчас теряюсь.
— Анна Николаевна, Ася, — твердил я, — пожалуйста, умоляю вас, ради
бога, перестаньте… — Я снова взял ее за руку…
Но, к величайшему моему изумлению, она вдруг вскочила — с быстротою
молнии бросилась к двери и исчезла…
Когда несколько минут спустя фрау Луизе вошла в комнату — я все еще
стоял по самой середине ее, уж точно как громом пораженный. Я не пони-
мал, как могло это свидание так быстро, так глупо кончиться — кончиться,
когда я и сотой доли не сказал того, что хотел, что должен был сказать,
когда я еще сам не знал, чем оно разрешиться…
— Фрейлейн ушла? — спросила меня фрау Луизе, приподняв свои желтые
брови до самой накладки.
Я посмотрел на нее как дурак — и вышел вон.
 
XVII
 
Я выбрался из города и пустился прямо в поле. Досада, досада бешеная,
меня грызла. Я осыпал себя укоризнами. Как я мог не понять причину, ко-
торая заставила Асю переменить место нашего свидания, как не оценить,
чего ей стоило прийти к этой старухе, как я не удержал ее! Наедине с ней
в той глухой, едва освещенной комнате у меня достало силы, достало духа
— оттолкнуть ее от себя, даже упрекать ее. А теперь ее образ меня прес-
ледовал, я просил у нее прощения; воспоминания об этом бледном лице, об
этих влажных и робких глазах, о развитых волосах, о легком прикосновении
ее головы к моей груди — жгли меня. «Ваша…» — слышался мне ее шепот.
«Я поступил по совести», — уверял я себя… Неправда! Разве я точно хо-
тел такой развязки? Разве я в состоянии с ней расстаться? Разве я могу
лишиться ее? «Безумец! Безумец!» — повторял я с озлоблением…
Между тем ночь наступала. Большими шагами направился я к дому, где
жила Ася.
 
XVIII
 
Гагин вышел мне навстречу.
— Видели вы сестру? — закричал он мне еще издали.
— Разве ее нет дома? — спросил я.
— Нет.
— Она не возвращалась?
— Нет. Я виноват, — продолжал Гагин, — не мог утерпеть: против нашего
уговора, ходил к часовне; там ее не было; стало быть, она не приходила?
— Она не была у часовни.
— И вы ее не видели?
Я должен был сознаться, что я ее видел.
— Где?
— У фрау Луизе. Я расстался с ней час тому назад, — прибавил я, — я
был уверен, что она домой вернулась.
— Подождем, — сказал Гагин.
Мы вошли в дом и сели друг подле друга. Мы молчали. Нам очень неловко
было обоим. Мы беспрестанно оглядывались, посматривали на дверь, прислу-
шивались. Наконец, Гагин встал.
— Это ни на что не похоже! — воскликнул он, — у меня сердце не на
месте. Она меня уморит, ей-богу… Пойдемте искать ее.
Мы вышли. На дворе уже совсем стемнело.
— О чем же вы с ней говорили? — спросил меня Гагин, надвигая шляпу на
глаза.
— Я видел ее всего минут пять, — отвечал я, — я говорил с ней, как
было условлено.
— Знаете ли что? — возразил он, — лучше нам разойтись, этак мы скорее
на нее наткнуться можем. Во всяком случае приходите сюда через час.
 
XIX
 
Я проворно спустился с виноградника и бросился в город. Быстро обошел
я все улицы, заглянул всюду, даже в окна фрау Луизе, вернулся к Рейну и
побежал по берегу… Изредка попадались мне женские фигуры, но Аси нигде
не было видно. Уже не досада меня грызла, — тайный страх терзал меня, и
не один страх я чувствовал… нет, я чувствовал раскаяние, сожаление са-
мое жгучее, любовь — да! — самую нежную любовь. Я ломал руки, я звал Асю
посреди надвигавшейся ночной тьмы, сперва вполголоса, потом все громче и
громче; я повторял сто раз, что я ее люблю, я клялся никогда с ней не
расставаться; я дал бы все на свете, чтобы опять держать ее холодную ру-
ку, опять слышать ее тихий голос, опять видеть ее перед собою… Она бы-
ла так близка, она пришла ко мне с полной решимостью, в полной невиннос-
ти сердца и чувств, она принесла мне свою нетронутую молодость… и я не
прижал ее к своей груди, я лишил себя блаженства увидеть, как ее милое
лицо расцвело бы радостью и тишиной восторга… Эта мысль меня с ума
сводила.
«Куда она могла пойти, что она с собою сделала?» — восклицал я в тос-
ке бессильного отчаяния… Что-то белое мелькнуло вдруг на самом берегу
реки. Я знал это место; там, над могилой человека, утонувшего лет семь-
десят тому назад, стоял до половины вросший в землю каменный крест со
старинной надписью. Сердце во мне замерло… Я подбежал к кресту: белая
фигура исчезла. Я крикнул: «Ася!» Дикий голос испугал меня самого — но
никто не отозвался…
Я решил пойти узнать, не нашел ли ее Гагин.
 
XX
 
Быстро взбираясь по тропинке виноградника, я увидел свет в комнате
Аси… Это меня несколько успокоило.
Я подошел к дому; дверь внизу была заперта, я постучался. Неосвещен-
ное окошко в нижнем этаже осторожно отворилось, и показалась голова Га-
гина.
— Нашли? — спросил я его.
— Она вернулась, — ответил он мне шепотом, — она в своей комнате и
раздевается. Все в порядке.
— Слава богу! — воскликнул я с несказанным порывом радости, — слава
богу! Теперь все прекрасно. Но вы знаете, мы должны еще переговорить.
— В другое время, — возразил он, тихо потянув к себе раму, — в другое
время, а теперь прощайте.
— До завтра, — сказал я, — завтра все будет решено.
— Прощайте, — повторил Гагин. Окно затворилось.
Я чуть было не постучал в окно. Я хотел тогда же сказать Гагину, что
я прошу руки его сестры. Но такой сватанье в такую пору… «До завтра, —
подумал я, — завтра я буду счастлив…»
Завтра я буду счастлив! У счастья нет завтрашнего дня; у него нет и
вчерашнего; оно не помнит прошедшего, не думает о будущем; у него есть
настоящее — и то не день, а мгновенье.
Я не помню, как я дошел до З. Не ноги меня несли, не лодка меня вез-
ла: меня поднимали какие-то широкие, сильные крылья. Я прошел мимо кус-
та, где пел соловей, я остановился и долго слушал: мне казалось, он пел
мою любовь и мое счастье.
 
XXI
 
Когда, на другой день утром, я стал подходить к знакомому домику, ме-
ня поразило одно обстоятельство: все окна в нем были раскрыты и дверь
тоже была раскрыта; какие-то бумажки валялись перед порогом; служанка с
метлой показалась за дверью.
Я приблизился к ней…
— Уехали! — брякнула она, прежде чем я успел спросить ее: дома ли Га-
гин?
— Уехали?… — повторил я. — Как уехали? Куда?
— Уехали сегодня утром, в шесть часов, и не сказали куда. Постойте,
ведь вы, кажется, господин Н.?
— Я господин Н.
— К вам есть письмо у хозяйки. — Служанка пошла наверх и вернулась с
письмом. — Вот-с, извольте.
— Да не может быть… Как же это так?.. — начал было я.
Служанка тупо посмотрела на меня и принялась мести.
Я развернул письмо. Ко мне писал Гагин; от Аси не было ни строчки. Он
начал с того, что просил не сердиться на него за внезапный отъезд; он
был уверен, что, по зрелом соображении, я одобрю его решение. Он не на-
ходил другого выхода из положения, которое могло сделаться затруднитель-
ным и опасным. «Вчера вечером, — писал он, — пока мы оба молча ждали
Асю, я убедился окончательно в необходимости разлуки. Есть предрассудки,
которые я уважаю; я понимаю, что вам нельзя жениться на Асе. Она мне все
сказала; для ее спокойствия я должен был уступить ее повторенным, уси-
ленные просьбам». В конце письма он изъявлял сожаление о том, что наше
знакомство так скоро прекратилось, желал мне счастья, дружески жал мне
руку и умолял меня не стараться их отыскивать.
«Какие предрассудки? — вскричал я, как будто он мог меня слышать, —
что за вздор! Кто дал право похитить ее у меня…» Я схватил себя за го-
лову…
Служанка начал громко кликать хозяйку: ее испуг заставил меня прийти
в себя. Одна мысль во мне загорелась: сыскать их, сыскать во что бы то
ни стало. Принять этот удар, примириться с такой развязкой было невоз-
можно. Я узнал от хозяйки, что они в шесть часов утра сели на пароход и
поплыли вниз по Рейну. Я отправился в контору: там мне сказали, что они
взяли билеты до Кельна. Я пошел домой с тем, чтобы тотчас уложиться и
поплыть вслед за ними. Мне пришлось идти мимо дома фрау Луизе… Вдруг я
слышу: меня кличет кто-то. Я поднял голову и увидал в окне той самой
комнаты, где я накануне виделся с Асей, вдову бургомистра. Она улыбалась
своей противной улыбкой и звала меня. Я отвернулся и прошел было мимо;
но она мне крикнула мне вслед, что у нее есть что-то для меня. Эти слова
меня остановили, и я вошел в ее дом. Как передать мои чувства, когда я
увидал опять эту комнатку…
— По-настоящему, — начала старуха, показывая мне маленькую записку, —
я бы должна была дать вам это только в случае, если бы вы зашли ко мне
сами, но вы такой прекрасный молодой человек. Возьмите.
Я взял записку.
На крошечном клочке бумаги стояли следующие слова, торопливо начер-
ченные карандашом:
«Прощайте, мы не увидимся более. Не из гордости я уезжаю — нет, мне
нельзя иначе. Вчера, когда я плакала перед вами, если б вы мне сказали
одно слово, одно только слово — я бы осталась. Вы его не сказали. Видно,
так лучше… Прощайте навсегда!»
Одно слово… О, я безумец! Это слово… я со слезами повторял его
накануне, я расточал его на ветер, я твердил его среди пустых полей…
но я не сказал его ей, я не сказал ей, что я люблю ее… Когда я встре-
тился с ней в той роковой комнате, во мне еще не было ясного сознания
моей любви: оно не проснулось даже тогда, когда я сидел с ее братом в
бессмысленном и тягостном молчании… оно вспыхнуло с неудержимой силой
лишь несколько мгновений спустя, когда, испуганный возможностью нес-
частья, я стал искать и звать ее… но тогда уже было поздно. «Да это
невозможно!» — скажут мне; не знаю, возможно ли это, — знаю, что это
правда. Ася бы не уехала, если б в ней была хоть тень кокетства и если б
ее положение не было ложно. Она не могла вынести того, что всякая другая
снесла бы; я этого не понял. Недобрый мой гений остановил признание на
устах моих при последнем свидании с Гагиным перед потемневшим окном, и
последняя нить, за которую я еще мог ухватиться, — выскользнула из рук
моих.
В тот же день я вернулся с уложенным чемоданом в город Л. и поплыл в
Кельн. Помню, пароход уже отчаливал, и я мысленно прощался с этими ули-
цами, со всеми этими местами, которые я уже никогда не должен был поза-
быть, — я увидел Ганхен. Она сидела возле берега на скамье. Лицо ее было
бледно, но не грустно; молодой красивый парень стоял рядом с нею и, сме-
ясь, рассказывал ей что-то, а на другой стороне Рейна маленькая моя ма-
донна все так же печально выглядывала из темной зелени старого ясеня.
 
XXII
 
В Кельне я напал на след Гагиных; я узнал, что они поехали в Лондон;
я пустился вслед за ними; но в Лондоне все мои розыски остались тщетны-
ми. Я долго не хотел смириться, я долго упорствовал, но я должен был от-
казаться, наконец, от надежды настигнуть их.
И я не увидел их более — я не увидел Аси. Темные слухи доходили до
меня о нем, но она навсегда для меня исчезла. Я даже не знаю, жива ли
она. Однажды, несколько лет спустя, я мельком увидал за границей, в ва-
гоне железной дороги, женщину, лицо которой живо напомнило мне незабвен-
ные черты… но я, вероятно, был обманут случайным сходством. Ася оста-
лась в моей памяти той самой девочкой, какою я знавал ее в лучшую пору
своей жизни, какою я ее видел в последний раз, наклоненной на спинку
низкого деревянного стула.
Впрочем, я должен сознаться, что я не слишком долго грустил по ней; я
даже нашел, что судьба хорошо распорядилась, не соединив меня с Асей; я
утешался мыслию, что я, вероятно, не был бы счастлив с такой женой. Я
был тогда молод — и будущее, это короткое, быстрое будущее, казалось мне
беспредельным. Разве не может повториться то, что было, думал я, и еще
лучше, еще прекраснее?.. Я знавал других женщин — но чувство, возбужден-
ное во мне Асей, то жгучее, нежное, глубокое чувство, уже не повтори-
лось. Нет! ни одни глаза не заменили мне тех, когда-то с любовию устрем-
ленных на меня глаз, ни на чье сердце, припавшее к моей груди, не отве-
чало мое сердце таким радостным и сладким замиранием! Осужденный на оди-
ночество бессемейного бобыля, доживаю я скучные годы, но я храню, как
святыню, ее записочки и высохший цветок гераниума, тот самый цветок, ко-
торый она некогда бросила мне из окна. Он до сих пор издает слабый за-
пах, а рука, мне давшая его, та рука, которую мне только раз пришлось
прижать к губам моим, быть может, давно уже тлеет в могиле… И я сам —
что сталось со мною? Что осталось от меня, от тех блаженных и тревожных
дней, от тех крылатых надежд и стремлений? Так легкое испарение ничтож-
ной травки переживает все радости и все горести человека — переживает
самого человека.
______________________

Ася. Текст повести
Ивана Тургенева. 8 класс
Читаем онлайн