В лабиринте — рассказ Бориса Ганаго. Душеполезное чтение
— Ах ты, Коля-Николай! Сиди дома-дома, не гуляй! — говаривала соседка Акулина, покачивая скрюченным пальцем.
А что делать малышу дома, если дом — только крыша и стены, а в нем — никого. Отец где-то скитается. Мать днями на работе. Возвращается почти затемно, да и то не одна. Свои ласки сегодня — одному, завтра — другому. Утром наварит каши — только ее и видели. А Коля один, все один, никому не нужный.
Так и проходило беспапное детство. Детство беспризорное.
Бабка Акулина семечками торговала на площади. У нее вместо ноги деревяшка пристегивалась. Ее тоже днями во дворе не найдешь. Когда семечки жарила, Колю угощала да молитвам учила. Гладила по голове, утешая:
— Не грусти, Коленька. Отец у нас у всех есть. На небе Он. Только невидимый пока. Позови — Он поможет. Ты же сын Божий.
Но Коле хотелось такого папу, чтобы на колени к нему забраться, чтобы мама дома была, да не с пьяными чужими дяденьками, братишек хотелось…
Коля все искал кого-то. Забредет куда-то, а как вернуться — не знает. Да ладно, если еще в пригороде заблудится. Найдут — вернут. Как-никак дом родной. Есть где от невзгод укрыться.
Но жили они рядом со станцией, где товарняки на минуту притормозят — ив путь. Коля любил смотреть, как они вдали исчезают. Подрос, стал на платформы, в вагоны забираться. Увезут за тридевять земель, а как вернуться? Даже адреса не ведал.
Прибрала его в свою компанию шайка воров-домушников. Им как раз нужен был пацан, чтобы в незакрытые форточки пролазить.
Места их сборища назывались «малиной”, жулье — «братвой”, старшего величали Паханом. Он лютый был: под пьяную руку мог и прибить. А пили — все. И грабили, чтобы пить да женщин зазывать, в карты резались, песни блатные горланили. Иногда в ресторанах шиковали. Вот и вся романтика «малины”. А законы там жестокие: предавшему — смерть. Достанут всюду.
В «малине” и промелькнула юность с различными кличками, с фальшивыми документами, без роду, без племени. Воровал, пил, блудил. Может, и дети от него были, да разве в свалке разберешь, кто чей. Так и плодились беспапные Коли.
Конечно, и тюрем хлебнул. Отмотает срок, вдохнет свободы, а братва вновь: «Дело есть. Завтра…” — и назначали час и место встречи. Попробуй, не явись!
Накануне обычно плохо спалось. Вот и эта ночь была беспокойной. Не понял — то ли во сне, то ли наяву предстал пред ним Николай-Чудотворец.
— Никуда не ходи! Пропадешь! И пальцем пригрозил.
Метался утром — идти, не идти? В памяти всплыли слова Акулины: «Ах ты, Коля-Коля-Николай! Сиди дома-дома, не гуляй!”
Пока решал, братва пришла, в дверь ломится.
— Ты что?!
— Не пойду я.
— Открой!
— Не пойду!
— Ну, смотри! Пожалеешь!
Николай хорошо знал, что значит — «пожалеешь”. Но пожалел не он, пожалели они: их накрыла с поличным милиция. Братва решила — он их заложил.
Коля не знал, куда скрыться. Они же везде найдут. Спасаясь, попал в монастырь. А там вздумал в пещеры спуститься. О них всяких чудес наслушался от бабки-соседки. Привратник спросил:
— Есть ли благословение? Не моргнув глазом, соврал:
— Есть, есть.
От группы паломников отбился, на себя понадеялся. Стрелки на циферблате поздний час показывали, хотя в пещерах, казалось, время замерло. Народ как-то незаметно рассеялся.
И тут понял — заблудился в лабиринте катакомб. Свеча быстро сгорела. Наступила тьма кромешная. Зовет — в ответ лишь многократное эхо доносится.
Оказаться без развеселых компаний, без одурманивающих бутылок и музыки в мертвящей тишине, один на один с самим собой, было для него потрясением. Вся жизнь промелькнула как на экране, показалась ему мышиной возней.
«А что будет, если сюда никто не придет? Неужели мне пребывать во тьме до встречи с Тем, Кто спросит: на что ты потратил свои дни?”
Наткнувшись на какое-то надгробие, решил использовать его как лежанку.
В пещере
Послышались шорохи, чьи-то шаги… А потом… что было потом, он никому не рассказывал. Едва начинал, его трясло и он заливался слезами и молился.
Как же он кинулся к вошедшим со свечами монахам, пришедшим утром творить молитвенную службу!..
Божьи люди предложили пожить у них в монастыре, чтобы в себя прийти, себя найти.
Пожил несколько недель. Принес покаяние за грехи, им совершенные. Причастился. Светло на душе стало. Спросил: можно ли у них еще остаться? Разрешили. Остался.
Постепенно красота церковных служб проникала в душу, открывался иной смысл бытия, иной мир. И потянулся сердцем к Отцу Небесному. Вступил через полгода в число братии пустыни. Божий дом — монастырь — стал его домом, а сам он через десять лет — даже батюшкой.
Теперь и утром и вечером молитвенно поминает свою братву, чтоб святой Николай и им пальцем пригрозил, чтобы и они стали братьями.