Незнайка в Солнечном городе. Глава 27.

ВО ВЛАСТИ ВЕТРОГОНОВ

 
В то время как в газетах разгорался спор о том, надо или не
надо милиции вести борьбу с ветрогонами, милиционеры сами

начали эту борьбу. Дело в том, что как только на улице
происходил какой-нибудь такой случай, так сейчас же вокруг
собиралась толпа коротышек. Любопытных обычно было такое
множество, что они занимали не только тротуары, но и всю
мостовую. От этого движение автотранспорта останавливалось, и
дежурному милиционеру хочешь не хочешь, а приходилось
вмешиваться, чтоб устранить образовавшийся затор.
Однажды произошел такой случай. По улице навстречу друг
другу шли двое коротышек — Супчик и Кренделек. Оба были одеты
по самой последней моде, то есть в широкие желто-зеленые брюки
и пиджаки с узкими рукавами. Они не хотели уступить друг другу
дороги, в результате чего один наступил другому на ногу (кто
кому, сейчас уже в точности неизвестно). Как только это
случилось, они принялись обзывать друг друга разными словами.
Моментально образовалась толпа. Движение транспорта
остановилось, прибежал милиционер Сапожкин и стал просить всех
разойтись, но никто не расходился. Супчик же между тем ударил
кулаком Кренделька по затылку и подставил синяк под глазом.
Тогда милиционер Сапожкин схватил за шиворот Супчика и потащил
в отделение милиции. По дороге Супчик пытался вырваться и
укусил милиционера за руку. Сапожкин очень рассердился и, когда
пришел в милицию, достал из шкафа хранившуюся там с
незапамятных времен толстую книгу, в которой были записаны все
старинные законы, и вычитал в ней, что за каждый удар по
затылку в старину полагались одни сутки ареста, за синяк под
глазом — трое суток и за укус руки — тоже трое. Решив
применить этот древний закон, Сапожкин сказал Супчику, что он
арестован за все его преступления на семь суток, и отвел его в
отдельную комнатку, которая имелась при каждом отделении
милиции и называлась почему-то «холодильником». Происхождение
этого названия было теперь уже никому не известно. Само
название сохранилось, а вот отчего оно произошло — это, как
говорится, затерялось во мраке прошлого. В этой комнате на
самом деле не было холодно, хотя, может быть, когда-то давно в
ней поддерживалась прохладная температура. Единственное, чем
теперь эта комната отличалась от остальных, было то, что она
запиралась на ключ.
Оставив Супчика в «холодильнике», милиционер Сапожкин принес
ему из столовой ужин, а сам пошел домой и лег спать. И вот
тут-то с ним случилась история, которая часто бывала с
Незнайкой. Короче говоря, его начала донимать совесть. Ему
стало казаться, что он не имеет права спокойно спать и вообще
находиться на свободе, в то время как другой коротышка сидит
взаперти и не может никуда выйти. Промучившись полночи,
Сапожкин вернулся в милицию и выпустил из «холодильника»
Супчика. Однако, когда он пришел домой, совесть снова принялась
упрекать его. Она доказывала, что он поступил не по закону,
отпустив на свободу ветрогона, которому полагалось сидеть
взаперти семь суток.
С тех пор такие случаи стали происходить и с другими
милиционерами. Все они, по примеру милиционера Сапожкина,
сначала сажали задержанных ветрогонов в «холодильник», но потом
их начинали мучить угрызения совести. Не выдержав укоров
совести, они отпускали узников на свободу, после чего их
начинали терзать сомнения, правильно ли они поступили, нарушив
закон.
Совершив такой поступок, многие милиционеры теряли сон и
аппетит и не находили себе места от беспокойства, а один
милиционер, отпустив нарушителя на свободу, раскаивался до
такой степени, что засадил сам себя под арест и успокоился лишь
после того, как отсидел в «холодильнике» четверо суток.
После случая с Супчиком милиционер Сапожкин обдумал все, что
произошло с ним, и выступил по телевидению с докладом, в
котором доказывал, что запирать ветрогонов в «холодильник»
нехорошо. Вместо этого надо высмеивать их в газетах и журналах,
рисовать на них карикатуры, сочинять разные стишки и рассказики
об их проделках — тогда они сразу исправятся и поумнеют. Это
предложение всем очень понравилось. В газетах моментально
появилось множество разных шаржей и карикатур. Ветрогонов
рисовали в широчайших желто-зеленых штанах и в пиджаках с
такими узенькими рукавами, каких и не бывает. Носики всем
рисовали крошечные, верхнюю же губу вытягивали до такой
степени, что было страшно смотреть. В каждой газете можно было
встретить какой-нибудь занятный рассказец из ветрогонской
жизни, и нужно сказать, что публика очень любила читать всю эту
писанину; особенно же некоторым читателям нравились рассказы в
картинках о проделках ветрогонов, так как это было для них
очень смешно.
Несмотря на насмешки, которым подвергались со всех сторон
ветрогоны, количество их все же не уменьшалось. Основная беда
была, конечно, не в том, что коротышки напяливали на себя
нелепые желтозеленые брюки и пиджаки с идиотскими рукавами.
Самое главное заключалось в том, что они перенимали манеры,
замашки и повадки ветрогонов. Так, многие коротышки, которым
раньше и в голову не приходило делать что-либо худое, теперь
преспокойно плевали из окон пятого этажа кому-нибудь на голову,
воображая, что это на самом деле очень остроумно. Некоторые
брали в библиотеке книги, вырывали страницы и делали из них
бумажных голубей. Их не заботило, что книгу после этого уже
нельзя было читать. Появились также любители играть на щелчки.
Нашлись даже такие «деятели», которые стали играть не только на
щелчки, но и на затрещины, тумаки и подзатыльники, причем
установили таксу, по которой одна затрещина равнялась двум
подзатыльникам, пяти тумакам или десяти щелчкам. Каждый
проигравший имел право получить от выигравшего вместо десятка
щелчков одну затрещину, пять тумаков либо парочку
подзатыльников.
В общем, ветрогоны — это, как уже говорилось, была такая
публика, которая любила делать неудовольствия другим
коротышкам. Некоторые ветрогоны скоро поняли, что, развлекаясь
на улице, они не могут доставить неудовольствие сразу большому
количеству жителей, поэтому их мечтой стало забраться в
помещение, где было бы побольше коротышек, и устроить
переполох. Этот замысел удалось выполнить нескольким
ветрогонам, которые пробрались в концертный зал и при большом
стечении публики принялись давать концерт на расстроенных и
испорченных музыкальных инструментах. Это была такая дикая
музыка, что никакое ухо не могло выдержать; но ветрогоны
распустили слух, что это самая модная теперь музыка и
называется она какофония.
Эта какофония стала распространяться по городу, и скоро
появилось еще несколько оркестров, которые играли на поломанных
и расстроенных инструментах. Особенно модным в то время
считался какофонический оркестр «Ветрофон». Он был небольшой и
состоял всего из десяти коротышек. Один из этих коротышек играл
на консервной банке, другой пел, третий пищал, четвертый
визжал, пятый хрюкал, шестой мяукал, седьмой квакал; остальные
издавали другие разные звуки и били в сковороды.
Любители музыки приходили на концерты этих модных оркестров,
слушали и с истерзанными до боли ушами возвращались домой,
проклиная на чем свет стоит всякую какофонию, ветрофонию и свое
собственное существование в придачу.
Театр тоже не избежал новых влияний. Нужно отметить, что
большое значение во всем этом деле имела мода. Как только один
из самых видных театральных режиссеров нарядился в модный
костюм с широченными желто-зелеными брюками и в пестрый беретик
с кисточкой, он сейчас же сказал, что театр — это не музей, он
не должен отставать от жизни, и если в жизни теперь все
делается не так, как надо, то и в театре следует делать все
шиворот-навыворот. Если раньше зрители сидели в зале, а актеры
играли на сцене, то теперь, наоборот, зрители должны сидеть на
сцене, а актеры играть в зрительном зале. Этот режиссер, имя
которого, кстати сказать, было Штучкин, так и сделал в своем
театре. Поставил на сцене стулья и посадил на них зрителей, но
поскольку все зрители не поместились на сцене, он остальную
часть публики посадил в зрительном зале, а актеров заставил
играть посреди публики.
— Это даже еще чуднее выйдет! — радовался режиссер
Штучкин. — Раньше зрители сидели отдельно и актеры играли
отдельно, а теперь актеры прямо среди зрителей будут.
Конечно, никакой актер, находясь среди публики, не мог
вертеться с такой скоростью, чтоб всем было видно его лицо.
Получилось так, что одним было видно только лицо актера, а
другим — только затылок. С декорациями тоже получалась
какая-то чепуха. Одни зрители видели актеров в декорации,
другие не видели ни того, ни другого, так как декорации были
повернуты к ним обратной стороной и заслоняли актеров. Чтобы
никто не скучал при виде такого неинтересного зрелища, режиссер
Штучкин велел нескольким актерам бегать во время представления
по залу, обсыпать зрителей разноцветными опилками, бить их по
головам хлопушками и надутыми воздухом пузырями.
Публике не очень нравились все эти театральные штучки, но
режиссер Штучкин сказал, что это как раз хорошо, потому что
если раньше хорошим считался спектакль, который нравился
зрителям, то теперь, когда все стало наоборот, хорошим надо
считать тот спектакль, который не нравится никому. Такие
рассуждения никого ни в чем не убедили, и публика часто уходила
со спектакля задолго до его окончания. Это не очень расстроило
режиссера Штучкина. Он сказал, что придумает какую-нибудь новую
штучку и тогда все будут сидеть как пришитые. Он и на самом
деле придумал намазать перед началом спектакля все скамейки
смолой, чтобы зрители прилипли и не могли уйти. Это помогло, но
только на один раз, потому что с тех пор в театр к Штучкину уже
никто не ходил.
Сначала Незнайка, Кнопочка и Пестренький не замечали
перемен, которые произошли в Солнечном городе, так как в парке,
где они пропадали по целым дням, некоторое время все еще
оставалось по-прежнему. Однако вскоре ветрогоны появились и
там. Они принялись бродить по аллеям парка, толкая посетителей,
обзывая их какими-нибудь нехорошими именами, бросаясь комьями
грязи и горланя нестройными голосами какие-то некрасивые песни.
В Водяном городке они проткнули булавками все резиновые
надувные лодки, в Шахматном городке поломали шахматные
автоматы.
Кнопочка, которая была очень чувствительна ко всякому
невежеству, удивлялась, как она раньше не замечала, что в парке
такая нехорошая публика.
— Лучше не будем сюда больше ходить, — сказала она
Незнайке и Пестренькому. — Будем просто гулять по улицам, как
раньше.
Они стали просто гулять по улицам и только тут заметили,
насколько изменилась жизнь в городе. Теперь уже редко можно
было увидеть веселые, радостные лица. Все чувствовали себя как
бы не в своей тарелке, ходили словно пришибленные и пугливо
оглядывались по сторонам. Да и было чего пугаться, так как в
любое время из-за угла мог выскочить какой-нибудь ветрогон и
сбить пешехода с ног, выплеснуть ему кружку воды в лицо, или,
осторожно подкравшись сзади, неожиданно крикнуть над ухом, или
еще хуже, дать пинка или подзатыльника.
Теперь уже в городе не было того веселого оживления, которое
наблюдалось раньше. Пешеходов стало значительно меньше. Никто
не останавливался, чтобы подышать свежим воздухом или
поговорить с приятелем. Каждый старался проскочить незаметно по
улице и поскорее шмыгнуть к себе домой. Многие перестали
обедать в столовых, где их мог оскорбить любой затесавшийся
туда ветрогон. Большинство предпочитали получать завтраки,
обеды и ужины при помощи кухонных лифтов и принимать пищу в
спокойной обстановке у себя дома. Многие даже перестали ходить
в театры и на концерты, так как боялись попасть на
какофоническую музыку или угодить на спектакль, где посетителей
хлопали по головам пузырями или приклеивали к стульям смолой.
Жить в Солнечном городе стало не так интересно, как раньше,
и вскорости произошел случай, после которого наши
путешественники решили вернуться обратно в Цветочный город.
Однажды они гуляли на берегу реки, и Пестренький предложил
покататься на надувной резиновой лодке. Отправившись на
лодочную пристань, они выбрали лодку и заехали на ней чуть ли
не на середину реки, а в это время к ним подплыл сзади какой-то
ветрогон и проткнул лодку булавкой. Воздух из надувной лодки
вышел, и наши путешественники стали тонуть. Их, конечно, успели
спасти, но все трое промокли до нитки.
Этим, однако, не кончились их злоключения. Вечером они, как
обычно, пошли в театр. В этот день должен был состояться так
называемый новомодный синтетический спектакль. Синтетическим
спектакль назывался потому, что в нем соединялись все новейшие
достижения концертного и театрального искусства. В то время как
большой какофонический оркестр терзал своей музыкой уши
слушателей, им еще, сверх того, показывали длинное
представление с декорациями, на которых было нарисовано не
поймешь что, с актерами, которые изображали не разберешь кого,
с обсыпанием публики опилками и битьем по головам хлопушками и
наполненными воздухом пузырями.
Пока Незнайку, Кнопочку и Пестренького обсыпали опилками и
били по головам пузырями, они молча терпели, так как знали, что
в театре без этого нельзя. Однако в дальнейшем появились новые
режиссерские штучки, к которым они еще не привыкли. Одна из
этих штучек заключалась в том, что во время перерыва между
действиями свет в зрительном зале не зажигали, как это делали
обычно, а, наоборот, гасили его, в результате чего зрители
принуждены были сидеть во время антракта в кромешной тьме. И
вот, когда после первого действия свет в зале погас, кто-то
собрал с полу целую горсть опилок и высыпал за шиворот
Кнопочке. В это же время кто-то проделал точно такую же штуку с
Незнайкой. Что же касается Пестренького, то ему кто-то вылил за
шиворот стакан холодной воды. Кто это сделал, не было видно
из-за темноты. Кнопочка, Незнайка и Пестренький очень обиделись
на такое бесцеремонное обращение и решили уйти из театра, но,
попытавшись встать, почувствовали, что прилипли к стульям. С
трудом оторвавшись от стульев, они направились к выходу, и,
когда выходили из театра, кто-то дернул Кнопочку за косу и
вдобавок дал увесистого тумака по шее.