Дорога к детству — рассказ А.С. Баркова
Постояв минуту, поезд прощально гуднул и оставил меня одного на крохотной станции Снегири.
Я спрыгнул с платформы, оглянулся, ища попутчиков, и, не найдя их, зашагал по широкой просеке.
Замер, утонул в снегах бойкий перестук железных колес, только хрустела да поскрипывала под ногами зимняя дорога.
Кругом было необычно светло. Скупые солнечные лучи не слепили глаза, сквозь мороз чувствовалось их слабое тепло. Вдруг на ближней сосне застрекотала сорока, я настороженно осмотрелся по сторонам, птица трещала все неуемнее. Но вот справа от дороги возник знакомый забор. Я сразу узнал его, узнал и калитку, и дом с поблекшими ставнями.
Впервые мы с матерью приехали в Снегири в сорок первом. Недели две добирались. Жили в теплушках, в товарных вагонах. Спасались от бомбежек где придется: в кюветах, в придорожном лесу, под платформами. А когда попали в Снегири, деревня была переполнена эвакуированными. Мы с чемоданами и узлами ходили из дома в дом, и, уже совсем отчаявшись, наткнулись на этот забор. Из калитки вышла женщина, взглянула на нас и поздоровалась.
— Здравствуйте! — ответила мать и заплакала.
— Успокойся, голубушка. У кого нынче горя мало. У меня у самой сыновья на фронте.
— Сами видите…— вздохнула мать.— Нам даже переночевать негде.
— Проходи! — пригласила женщина.— В тесноте, да не в обиде. Проходи со своим воробышком…
Прожили мы у Арины Петровны почти пять лет, сроднились, и я стал звать ее бабушкой. И теперь, спустя много лет, меня охватила тоска по родным местам. Случается так в жизни: встретятся на улице два человека, разговорятся, вспомнят былое — и окажутся невзначай земляками. И затоскуют, размечтаются, и вдруг нестерпимо остро почувствуют, как недостает вокруг чего-то родного, близкого, такого, чего — словами-то не выскажешь.
Так случилось и со мной. Устав от городской суеты, решил проведать бабушку, подышать ядреным морозным воздухом, побродить на лыжах по дремучим, глухим борам.
И вот предо мной страна далекого детства. Осторожно поднимаю засов. Прохожу в калитку, замираю на миг. У крыльца свежие следы.
Робею и не решаюсь сразу постучать. Но тут дверь сама распахивается. На пороге бабушка. В шали, невысокая, сухонькая, она молча глядит и не узнает меня:
— Ты к кому, батюшка?
— Здравствуй, Арина Петровна!
— Неужто воробышек! — ахает бабушка и всплескивает руками. Обнимает меня, поворачивает к свету. Долго разглядывает мое лицо:
— Пожаловал, значит… Пожаловал наконец…
— Как здоровье?
— И не вспоминай. Девятый десяток пошел. Как в эти лета здоровье?! В ушах то и дело гудет. Ноги не слушаются. Да и сердце прошлой весной так захолонуло, думала и не встану. Помирать уж пора.
— Ну-ну, бабуся. Нам ли печалиться да унывать!
— И то правда. Иной раз так косточки заболят, так заколет, так заколодит, что и свету белому не рада. А утречком на зорьке выйдешь за порог: небо лазоревое, жаворонки поют, за околицей поле зеленое, яблони в полном цвету. Душа радуется: такое вокруг веселье. И все-то мне любо. И всех-то я люблю.
Расцеловавшись троекратно, мы проходим в дом.
Я оглядываюсь, и мне кажется, что время почти не коснулось этой небольшой комнаты с низким щербатым потолком. Та же потрескавшаяся по углам беленая печь. Деревянные лавки вдоль стены. Над кроватью ковер с лебедями. Прибавились лишь два стула да платяной шкаф, но и они уже успели состариться и как бы вжились в эту незатейливую обстановку.
— Какими путями-дорогами пожаловал? Иль попутным ветерком невзначай занесло? Ишь какой верстой вымахал!
— Да постой! Постой! — я опускаюсь на лавку, снимаю с плеча рюкзак. Не спеша развязываю тесемку, достаю городские гостинцы: конфеты, ванильные сухари, чай и нарядный расписной платок.
— Родные вы мои! Совсем задарил. Никак Дед-Мороз явился!
— Ну-ну…— машу я рукой и протягиваю клубок шерсти.— Это от матери…
— Как она там в городе-то управляется? Небось пенсию получает?
— Второй год пошел, как с работы ушла. Теперь внука нянчит.
— Так, так… бабка, значит.
Я достаю бумажник, с гордостью протягиваю ей фотографию сына:
— Это мой Серега. Ему уже четыре.
— Ишь ты, лобастый какой! Весь Б отца.
— Есть немного…— киваю я.— А я ведь к тебе, Арина Петровна, на Новый год приехал.
— Не затоскуешь? Со старухой-то? Небось в городе у вас веселье! Не то что у нас.
— Что ты, что ты, бабуся! Никакого веселья да шума мне и не нужно. Отдохнуть недельки на две к тебе прибыл.
— Вот и хорошо, родной ты мой! Ну, коли так, милости просим,— бабушка по привычке протирает тряпкой и без того чистый стол. Застилает его белоснежной скатертью и исчезает в сенях.
Монотонно, с хрипотцой ведут долгий, нескончаемый разговор старые ходики с потешным скоморохом на циферблате. Здесь, под ними, за столом я готовил прежде уроки. Когда задачи не выходили, ходики будто подтрунивали надо мной. Я сердился на них, тянул вверх гирю и передвигал назад стрелки.
И сейчас, будто по мановению этих волшебных стрелок, время отступило, и вновь перед глазами памятные годы…
На дворе темно, сумеречно. Бабушка кашляет, зажигает лампу. Я допиваю чай, кладу в ранец учебники. Выскакиваю на мороз и на лыжах лечу в школу. А школа моя в селе Покровском, километра четыре от дома. Пока туда добежишь, чернила в непроливайке застынут, пол-урока отогреваешь их потом. Да и бумаги не было. Писали на обложках тетрадей, брошюр.
Арина Петровна ставит на стол поющий самовар и лукаво подмигивает:
— Помнишь, как чай-то морковный заваривали?
Я молча киваю. В тусклом серебре самовара видно, как мы улыбаемся друг другу.
Стол полнится яствами: капуста с сахарным ледком, соленые огурцы, крынка топленого молока с солнечными пенками…
Вдруг кто-то загремел в сенях ведрами, заскребся. Арина Петровна приоткрыла дверь, впустила кота.
— Васька-полуночник пожаловал!
Большой дымчатый кот важно прошелся по комнате. Выгнул спину дугой, замурлыкал и стал тереться о бабушкины валенки.
— Знает Васька, когда прийти,— шутит она.— Всегда к ужину поспеет.
Услышав свое имя, кот поднимает голову, топорщит усы, облизывается и чуть слышно мяучит…
Я бросаю ему кусочек сала и не торопясь, по очереди пробую разные угощения.
Арина Петровна сидит напротив, подперев голову руками.
— Помнишь, как ты с Ваней Батуевым в лесу заплутал? Ушел на зорьке снегирей ловить, а вернулся с первой звездой. То-то страху в дом напустил!
— Снегиря-то поймал?
— Какое там снегиря!.. Чуть уши в лесу не оставил.
Мы хохочем и припоминаем другие забавные случаи.
Потом бабушка становится вдруг серьезной, достает из стола старый бархатный альбом с медными застежками — подарок матери. И передо мной родные, знакомые лица. Меть в окружении деревенских ребят. Первая учительница Мария Николаевна. Фронтовая фотография отца…
— Так-то, милок,— покачивает головой Арина Петровна, поправляет платок и захлопывает альбом.— Помянули, значит. Ну да хватит кручиниться. Глянь-ка теперь сюда.
Она встает, роется в ящике буфета и вынимает из него то разрисованные спичечные коробки, то зеленую рыбку из картона, то золотые шишки.
— Узнаешь?
Я перекладываю игрушки с ладони на ладонь и припоминаю, вновь припоминаю те военные новогодние праздники…
…Целым классом собирались, бывало, у школы и с криками бежали через глубокие сугробы к лесу.
Морозное утро. В бору тишина. Но вот леденящую тишь нарушают звонкий ребячий смех, крики, возня. Мы разбегаемся по сторонам и где-нибудь на краю снежной поляны облюбовываем пушистую красавицу елку.
Домой возвращаемся счастливые, с посиневшими от холода носами.
Помнится, бабушка Арина была настоящей искусницей. Помогала мне строить из коробков игрушечный поезд. Из шишек и спичек мастерила веселых плясунов, из тряпок и ваты шила зайцев, белок, медведей… Хоть неказисты были те звери и далеко им было до плюшевых магазинных, но праздник всегда удавался на славу.
Невольно я опускаю голову; мне становится стыдно. Стыдно за то, что редко писал письма, а ведь бабушка осталась после войны совсем одна. Старший сын погиб под Ржевом, младший пропал без вести…
Арина Петровна между тем кладет руку мне на плечо:
— Не надо, милок. Не надо. Давай-ка я лучше тесто замешу. Твои любимые маковые пироги испеку.
«Все-то помнит»,— отмечаю я.
За окном идет снег. Я слушаю неспешный окающий говорок бабушки, и во мне пробуждается нечто светлое, доброе, вечное. Я вновь обретаю дорогу к своему далекому детству.