Лев Толстой
Поехал я раз зимою в лес за деревами. Срубил три дерева, обрубил сучья, обтесал, смотрю — уж поздно, надо домой ехать. А погода была дурная: снег шёл, и мело. Думаю: «Ночь захватит, и дороги не найдёшь». Погнал я лошадь. Еду, еду — всё выезду нет. Всё лес. Думаю: «Шуба на мне плохая, замёрзнешь». Ездил, ездил — нет дороги, и темно. Хотел уж сани отпрягать да под сани ложиться, слышу — недалеко бубенцы погромыхивают. Поехал я на бубенчики, вижу — тройка коней саврасых, гривы заплетены лентами, бубенцы светятся, и сидят двое молодцов.
— Здорово, братцы!
— Здорово, мужик!
— Где, братцы, дорога?
— Да вот мы на самой дороге. Выехал я к ним, смотрю: что за чудо — дорога гладкая и не заметённая.
— Ступай, — говорят, — за нами, — и погнали коней.
Моя кобылка плохая, не поспевает. Стал я кричать:
— Подождите, братцы!
Остановились, смеются.
— Садись, — говорят, — с нами. Твоей лошади порожнем легче будет.
— Спасибо, — говорю.
Перелез я к ним в сани. Сани хорошие, ковровые. Только сел я, как свистнут:
— Ну, вы, любезные!
Завились саврасые кони так, что снег столбом. Смотрю: что за чудо? Светлей стало, и дорога гладкая, как лёд, и палим мы так, что дух захватывает, только по лицу ветками стегает. Уж мне жутко стало. Смотрю вперёд: гора крутая-прекрутая, и под горой пропасть. Саврасые прямо в пропасть летят. Испугался я, кричу:
— Батюшки! Легче, убьёте!
Куда тут, только смеются, свищут. Вижу я — пропадать. Над самой пропастью сани. Гляжу, у меня над головой сук. «Ну, — думаю, — пропадайте одни». Приподнялся, схватился за сук и повис. Только повис и кричу:
— Держи!
А сам слышу тоже — кричат бабы:
— Дядя Семён! Чего ты? Бабы, а бабы! Дуйте огонь. С дядей Семёном что-то недоброе, — кричат.
Вздули огонь. Очнулся я. А я в избе, за полати ухватился руками, вишу и кричу непутёвым голосом. А это я — всё во сне видел.