Сказка Степана Григорьевича Писахова
Потянулся я да в лес.
А утром ранним да при первом солнышке всяко место праздником живет. И дерева, и кустики, и травка расправляются, улыбаются, здороваются. Птицы и всяка живность празднуют всяк по-своему.
Я бы, может, и долго на праздник утрешний глядел (ведь всяк день по-новому), да увидел наших хозяек домовитых, деловитых, по грибы, по ягоды торопят себя, заветными дорожками кривуляют, одна другу обгоняют. Кажна норовит вперед заскочить и ягодны, грибны места захватить.
Мне ихны места не подо что, я свои найду. Потянулся я за болотны топи-трясины, куда ни ногой не пройдешь, ни лодкой не проедешь. Грибов там! Место не тревожено, грибница не рвана, не порчена. Грибы живут большущими артелями, кучами с деревню. Я рукой махнул — и разом на две двурушных корзины сгреб.
Рукой помахиваю с грибного места в деревню, всем хозяйкам к дому, к самому порогу по этакой охапке грибов поставил, ну, и своей жоне столько же и с при-бавком.
Повернулся на ягодны места»
На нетоптаных местах, на неломаных кустах ягод-то, ягод! Видимо-невидимо!
Я вытянутой рукой, пригоршней чуть шевельнул и собрал — ежели на пуды, то, пожалуй, с два, да что с два, прямо скажу — пять пудов ягод в одну горсть собрал!
Я без торопливости, чтобы ягоды не мять, стал их пригоршнями собирать и всем хозяйкам к дому по горсти пятипудовой насыпал. И своей хозяйке тоже.
Сел на повети, у меня и устали нет, ногами не топал, а руками помахал, только поразмялся.
Грибницы, ягодницы домой шли усталы, сердиты, переругивались, а как увидали грибы да ягоды у евоих изб — все заулыбались, голоса ласково зазвенели, будто песни запели, и с мужиками не ругались.
На всю деревню одна попадья своего Сиволдая всяко ругала, что без ягод, без грибов осталась. Нам-то чужо дело и вроде как забавно.
Поп Сиволдай в большом недовольствии был. Как так! Вся деревня в согласии, вся деревня с ягодами, с грибами, а он, поп, с руганью?
Свернулся, скрутился поп Сиволдай и в город уехал, а жалиться не на что. И стал Сиволдай чужим добром хвастать. Всем протопопам, попам стал рассказывать, каки около Уймы места ягодны да грибны. Ягод, грибов брать не обрать, да еще останется. Весь поповский народ в один голос пропел:
Коли мы придем, То все соберем. Окроме нас,
Никому ничего не достанется. После нас Ни ягод, ни грибов не останется!
А я после ягод да грибов, потягиваясь, повернулся по лесу, высмотрел медведей в логовах-берлогах. К медведям телефоны провел. Коли на охоту идтить, так сперва справиться, дома ли, чтобы занапрасно время не терять и самому не уставать.
С ближним медведем я часто разговаривал. С повети позвоню, а медведь один, некому за него отговориться, что дома нету, ну, и мырчит: — М-м-м?
— Мишенька, это я говорю. Малина. — М-м. Это значит: слушат. Медведь слушат хорошо, ежели разговор с «мы» начнешь. Перво дело он сам «мы» медведь, а второ дело «мы» — малина, мед, масло — это медведю первеюще угощенье, ну, и други «мы» — мясо, молоко — медведь хорошо слушат.
С ближним медведем у меня больше согласие было, он наших коров не трогал, был вроде пастуха, а мы его шаньгами угощали по праздникам. Медведь не любил, ежели к нему приходили, спать ему мешали, мне он люб уменьем сказки слушать. Я на повети сижу, како-либо дело справляю и по телефону медведю сказку плету — без слушателя сказка не складыватся. Медведь слушат, а у меня сказки накапливаются. Медведь-то нас от поповского нашествия избавил. Собрались городски попы к нам по ягоды, по грибы. От поповского ходу дорога стемнела, столько их шло. Пришли с вечера, утром до свету на наши места заповедны двинулись темной тучей ползучей.
Я медведю по телефону позвонил — медведь сытый был, спал еще, спросонок добрым голосом ответил: — М-м-м?
— Мишенька, толстолапонька, пугни-ка поповску ораву, в наш лес по грибы пошли, хотят всю малину обрать, тебе ягодки не оставят.
Медведь, слышу, живот сытый чешет, лень медведю выходить: — М-м-м…
— Мишенька, толстомясонька, попы идут, дьяконов ведут, все ягоды соберут, много сожрут, больше того притопчут. — М-м… м-м…
Покряхтел медведь у телефона и еще гукнул: м-м. И трубку повесил. Слышу: взревел медведь на весь лес, на все болота, на всю округу — нагнал страху-оторопи на всех Сиволдаевых гостей. Бросилось все черно стадо из лесу, за кочки запинаются, за кусты цепляются, длинны подолы обрывают, в мокры места просаживаются, в сухих хвойниках перевертываются.
Медведь только пятерым-десятерым легонько лапой по заду цапнул, и то играючи — медведь-то сытый был. А что крику поднялось! Страсть!
Попы на меня судье жалобу подали, да пожалели, поскупились к жалобе добавленье масляное али денежное сделать. Судья на них осердился, едва читат, едва слушат.
Меня в город вытребовали. Мне что: зовут — пришел, не я жалобу подавал, не мне взятку давать. Судья меня сердито спрашиват:
— Ты медведя по лесу гонял, медведем попов пугал? Мой ответ прост и короток:
— В ту пору нога моя из повети не выходила, кого хошь спроси — все одно скажут. Судья к попам:
— Верно ли говорит Малина, что нога свонна с повети не выходила?
Главный протопоп руками махнул, и все запели: — Это верно, это верно. — Эээто вееериооо!
Судья в окончательность осердился, попам допеть не дал, книгой хлопнул, печатью пристукнул.
— Коли это верно, то в чужи места не суйтесь, на чужо добро не зарьтесь. Хотели попы судью обругать, да штрафа побоялись.